Вот пришел великан

Я тогда уже держал ее на руках и пытался зачем-то зажать ей рот. Я не давал ей говорить, и у меня в затылке колюче ворочался комок боли и сердце подпирало гортань. Изо рта Ирены под моей ладонью выбивался скулящий зверушечий вой. Я ходил вокруг костра, выкрикивал ей в темя слова утешения пополам с угрозой, и она постепенно затихла. Она была совсем невесома. Мне вспомнилось, как ей трудно было тащить тогда в городе резиновый матрац, полунаполненный воздухом, и я подумал, что в двадцать лет еще можно нажить силу, а в тридцать один - едва ли.

- Вот пришел великан,- сказал я.- Такой большой, большой великан. Вот пришел он и упал. Понимаешь? Взял и упал!

Ирене, наверно, было уютно у меня на руках, и она не пыталась сойти на землю. Уже в середине ночи мы обновили костер, и я сделал из шоколадной фольговой обертки бокал для Ирены, Мы опять сидели на своих прежних местах, и Ирена была до слез дорога мне, утонувшая в моем свитере, бережно державшая обеими руками этот мой звездно мерцавший бокал.

- Послушай, Антон,- вдруг просительно сказала она,- а тебя ничего не стыдит и не давит обидой из твоего прошлого?

Я не понял.

- Ну из поступков...

Она отодвинулась от костра, чтобы быть в тени, а я боялся услышать от нее самой что-нибудь темное и ненужное для нас обоих,- мало ли каким мог быть ее собственный поступок!

- Ты не хочешь говорить?

Я видел, что ей самой становится страшно.

- Почему ты молчишь?

- Я воровал,- сказал я.

- Воровал? Когда?

- Когда убегал из детприемников. Это всегда случалось летом, и я жил на рынках...

- Ну говори же!

- В последний раз я обокрал пьяного сонного старика, когда мне было шестнадцать лет.

- Антон, милый... Обокрал?

- Да. Это был сторож нашего ФЗУ,- сказал я.- У него оказалось всего три рубля. А что ты?

- У меня страшней... Мне было пятнадцать лет,- сказала она и заплакала. Я поправил костер и не тронулся с места.- Это было осенью в Энгельсе. Я зашла домой к своей учительнице. Так просто зашла... У них тогда какие-то заключенные под охраной пилили в сарае дрова...

- Черт с ними со всеми! - сказал я ей через костер.- Я ничего не хочу знать. Чище тебя нет ни снаружи, ни изнутри!

Она поперхнулась каким-то словом и, с радостным сумасшествием взглянув на меня, сказала, что я помешанный.

- Я только блин украла, дура-ак,- в слезный распев заголосила она и смяла бокал. Я кинулся к ней и посадил к себе на колени.

- Какой блин, дурочка?

- Горячий! Я ждала, пока они ели, а потом...

- Вот пришел великан,- перебил я.- Такой большой, большой великан, слышишь?

- Я спрятала его под берет... но все думала, что он виден, и закрывала голову руками...

- Пришел и упал, понимаешь? - сказал я.

- Лидия Павловна догнала меня во дворе и сняла берет... При тех, что пилили... Она думала, что я украла зеркальце...

- Зацепился ногой за ступеньку и упал! Почему ты не слушаешь? - крикнул я.- Сейчас же замолчи! Сейчас же!

В город мы вернулись на заре.

Отзыв на повесть Элкиной Ирена уместила на двух страничках, но за счет величины букв и ширины полей я довел их до трех с половиной. Самотечную рукопись "Позднее признание", по моему мнению, нельзя было, к сожалению, рекомендовать издательству, ибо все, что заложено в нее автором, могло явиться пока лишь подсобным материалом для будущей книги. Я считал, что сюжет рыхл, а поведение и взаимоотношения действующих лиц лишены психологической основы и убедительности. У меня создалось впечатление, что А.Элкина написала свою повесть, так сказать, не переводя дыхания, мало заботясь об отделке страниц, не придерживаясь элементарных законов, по которым создаются книги, - четкая идея, строгая фраза, сознание нужности сказанного советскому читателю. Самый главный недостаток повести я видел в том, что автор не справился с задачей показать богатый внутренний мир наших современников, их духовный облик, красоту и страстность общественно значительных поступков.

Вениамин Григорьевич принял меня пасмурно. Наверное, оттого, что день был сумрачный, в его кабинете устойно залегала тускло-цветная полумгла, побуждавшая к молчанию и тревоге. Пока он читал мой отзыв, я стоял у стола между стульями и держал руки по швам,- больше их некуда было деть.

- Та-ак,- сказал он неопределенно.- Вот то же самое получилось и с вашей повестью, товарищ Кержун. Мелкий факт быта еще не значит факт жизни, понимаете?

- Конечно,- сказал я.

Мне до сих пор непонятно самому, что толкнуло тогда меня на безоглядно вздорную похвальбу, хотя сказал я это твердо и даже с вызовом,- я сказал, что мои "Альбатросы" приняты молодежным журналом. Вениамин Григорьевич поднял на меня глаза и посмотрел испытующе-собранно и затаенно, как смотрит рыбак на поплавок, когда тот качнулся и замер.

- Журнал что же, письменно уведомил вас?

- Письменно,- сказал я. Руки я держал по швам.

- Ну что ж. Это хорошо. И когда они намерены печатать?