Вот пришел великан

- Горда и глупа, как цесарка.

- Очень мило!.. Ах ты шушлик несчастный!

- Шалавка полуночная,- сказал я.

- Дай я посмотрю, как там у тебя, совсем зажило?

Я перестал грести, встал на колени на середине лодки и повернул голову так, чтобы она видела мой затылок.

- Уже все, уже ничего нет,- утешающе сказала она.- Тебе бывает больно? Подожди...

Ей не следовало это делать - касаться губами моей метины, потому что после того мы оба были близки к реву неизвестно почему. Я поцеловал ее в глаза и в лоб, и она присмирела и показалась мне беспомощной и очень маленькой.

Завтракать мы решили в лодке, среди лилий и кувшинок, недалеко от берега. Мне было позволено снять куртку и сапоги, и мы подвинулись поближе друг к другу, умостили на ногах рюкзак, а на нем разложили еду. Хорошо, что у нас имелась бутылка выборовой, но пить было не из чего,- бабкины рюмки Ирена забыла в машине. Я припомнил вслух есенинское "воду пьют из кружек и стаканов, из кувшинок тоже можно пить" и сделал из них две чудесные пузатые зеленые пахучие чарки.

- Послушай, ты однажды скромно обмолвился, что писал и даже печатал где-то стихи,- ехидно сказала Ирена.- Прочти, пожалуйста, самый первый. Помнишь его?

- Презренная дочь, не помнящая родства! Как я могу забыть свое первое опубликованное творение? Оно явилось для меня ковровой дорожкой в заочный Литинститут. Слушай! - надменно сказал я.- Сорок лет моей стране, сорок лет! Путь борьбы, труда, и счастья, и побед. Путь постройки деревень, городов, воссоздания полей и садов!.. И так далее. На четырех машинописных страницах. Почти поэма.

- Я так и предполагала. Какая неподражаемая вдохновенная прелесть! воскликнула Ирена. - И все твои стихи написаны с такой же эпической силой?

- Нет, были и другие, камерно-приглушенные, - сознался я, - но, по отзывам литконсультантов, те получились у меня удручающе несозвучными эпохе. Я почему-то подражал в них Надсону.

- С ума сойти. С чего бы это тебе?

- Понятия не имею, - сказал я. Мы бережно и торжественно выпили по кувшинке выборовой и вкусно закусили бабкиным салом.

- Хочешь попользоваться еще? - спросил я. Самому мне хотелось, - когда еще придется пить из кувшинки!

- Хемингуэй говорил это не о водке, - сказала Ирена. - Они в тот раз там пили сухое вино.

- ну, тогда давай отведаем по-русски.

- Нет, родной, мне будет плохо. Отведывай на здоровье сам. ты вообще, как я начинаю замечать, любишь отведать по-русски, правда?

- Иногда. Особенно отечественное шампанское.

- А тебе приходилось пить иностранное? И виски ты пробовал? Что это такое?

- Смрадный самогон, - сказал я. Примерно как наша "Московская". Даже хуже.

- А "кока-кола"?

- Великолепный жаждоутоляющий напиток, - сказал я. - Что-то вроде смеси кофе, сока вишни и запаха утренней розы...

Мы немного поговорили о своих родителях, о заграничных местах, которые я так или сяк видел, о мировой политике и о своем издательстве. Я и не знал, что Вениамин Григорьевич - автор. Его книга "Страницы прошлого" вышла год тому назад в нашем издательстве, и редактировала ее Ирена. Она советовала почитать "Страницы". Мне пора было выпить очередную кувшинку, и я сказал Ирене "побудем живы". После этого у нас что-то нарушилось, как будто мы взяли и разом постарели лет на пятнадцать. Я подумал, что нам следует сменить место. Просто взять и выплыть из-под тени деревьев на середину озера. Или сойти на берег и побродить по лесу.

- Антон, давай поплывем вон туда, - предложила Ирена. - Посмотри, как там радостно сияет на воде солнце! Давай выпьем сейчас вместе и поплывем. Только ты не повторяй больше эту свою похоронную здравицу...

- Да бог с ней, с этой здравицей,- сказал я,- можно и молча.

- Нет! Я знаю, подо что мы выпьем!

Ее тост о нашей взаимной верности мы произнесли трижды, и это было как суеверное заклятье, наложенное нами самими на себя. Я перегнулся через борт лодки и поднял из озера три лилии. Стебли их надорвались далеко, у самого дна. Лилия - растение невеселое: нельзя заглянуть в бело-жаркую глубину чаши этого цветка без того, чтобы не испытать тревогу за его неземную хрупкую ненадежность. Лилии очень нежные, человечные цветы, и лучше их не трогать.

Ирена взяла их у меня молча и неохотно.

На середине озера не надо было грести,- тут временами задувал с разных сторон игровой слабосильный ветер, и лодка колобродила по кругу, и никого не было, кроме нас, речных рыбалок и двух грязно-серых цапель: они все время ошалело летали из одного конца озера в другой, неуклюже выпятив зобы, затевая драки и вскрикивая неприятно-охрипло и резко.

- А все Кержун виноват,- следя за ними, рассудила Ирена,- выкрал весной у них яички, разорил гнездо, а они вот теперь и ссорятся. И разойтись поздно, и...

Она запнулась и занялась лилиями,- их понадобилось окунуть в воду и приподнять, окунуть и приподнять, а потом исследовать стебли: равной ли они длины.

- Считай, что я поцеловал тебя,- сказал я. Мы полулежали на кругах в противоположных концах лодки, а в ногах у нас были якоря, насос и рюкзак.

- А как ты меня поцеловал? - серьезно и тихо спросила она.