Вот в чем фокус

И вот я увидел камеру. Ей я должен был читать свою нежную лирику. Прямо скажу, на любительницу поэзии камера была похожа мало. Под суровым взгля­дом ее стеклянного глаза возникло ощущение, будто я раздет. Понимая, что это далеко не так, я все же лихорадочно принялся проверять пуговицы, стараясь де­лать это как можно незаметнее и оттого сильно ерзая на скрипучем стуле. Потом вдруг нестерпимо захотелось чихнуть, и я с ужасом подумал, как бы не чихнуть во время самой передачи. Представляете: молодой поэт читает стихи о любви и при этом чихает на всю свою родную область... Потом мне показалось, что галстук съехал набок. Я скосил глаза на грудь и обомлел: его не было вовсе!

Возле камеры появился оператор и начал возить ее туда-сюда, целясь в меня ее стеклянным глазом.

—   Галстука нет! — пожаловался я.

—   Пошарь на спине,— не задумываясь, посоветовал он.

Я выкрутил галстук на его законное место и попы­тался придать ему надлежащее положение, но оказа­лось, что руки дрожат еще сильнее, чем ноги. Я скре­стил ладони на груди, а кончики пальцев зажал под мышками.

Но тут прибежал помощник режиссера и закричал:

—   Это еще что за Наполеон Бонапарт?! Убери руки!

В отчаянии я сжал кулаки, один сунул в карман, а другим подпер щеку.

Откуда-то сверху раздался усиленный динамиками, громоподобный голос режиссера:

—   Да он у вас совсем скис! Подбодрите его!

—   Сейчас! — пообещал помощник и гаркнул мне: — Ну! Чего приуныл? Сколько у нас в области населения, знаешь?

—   Миллионов пять.

—   Правильно. Видишь красный глазок над объекти­вом? Как только он загорится, тебя сразу увидят и ус­лышат пять миллионов. А ну, глянь на них орлом!

Я глянул орлом. Но и «они» глянули на меня орлами. Пять миллионов! Я оцепенел, окаменел...

—   Ты что ему сказал?! — заорал сверху режиссер.— Зачем маленьких пугаешь?.. А ты успокойся.— Это уже мне.— Какие пять миллионов, когда по первой програм­ме идет футбол?

Эти слова вернули меня к жизни. Действительно, если идет футбол, миллиона четыре наверняка там — уже легче. Но и остающийся на мою долю миллион продолжал волновать и давить. Мне страстно захоте­лось свести его к возможно более скромному числу. Я погрузился в подсчеты. «Так... Если эти, которых миллион, не любители футбола, значит ли это, что они любители поэзии? Сколько у нас может быть любителей поэзии? Если судить по тиражам поэтических книжек — десять тысяч. Не миллион, но многовато...»

Сверху донеслось:

—   Приготовиться! Осталась одна минута.

Это не очень напугало меня: я весь сосредоточился на подсчетах. «Десять тысяч... Из них половина — дети, они очень любят стихи. Время позднее, дети уже спят. Пять тысяч... Из них половина, а то и больше, читают только классиков. Сбросим три тысячи, остается две. Тут я подумал, что поэты, когда читают стихи, почему- то обязательно завывают, как вьюга в печной трубе.

Будем считать так: половина не любит слушать поэтов, половина терпит. Тысяча. Но ведь кого на самом деле хотят слушать, ждут? Знаменитых поэтов. Во всяком случае их ждут девять десятых. Значит, сто в остатке... Вот это уже мои. Где-то сейчас сидят сто человек, гото­вых, так и быть, послушать скромного молодого поэта. Но, впрочем, почему именно меня? Ведь я еще ничем не выделяюсь среди других молодых поэтов нашего го­рода, а их никак не меньше сотни. Что же это значит?..»

—   Внимание! — грохочет в динамиках.— Тишина в студии! Выходим в эфир.

«Это значит,— с изумлением думаю я,— что на мою долю, вероятней всего, приходится один-единственный потенциальный зритель. Кто бы это мог быть?»

Загорается красный глазок, камера наезжает на меня почти вплотную, я явственно вижу свою жену и говорю...

—   Дорогая,— говорю я.— Ты просила почитать тебе стихи. Итак, слушай...

—   Итак, товарищи, перед вами дом-музей нашего замечательного поэта, здесь бережно сохраняется все, что связано с его пребыванием, если бы оно состоялось. Как известно, в письмах дядюшке, нашему земляку, поэт неоднократно давал обещание приехать. И только безвре­менная кончина помешала ему совершить эту поездку.

В доме все сохранено в том виде, в каком оно было при жизни поэта. Вот по этим ступеням он поднялся бы на крыльцо, пройдем по этим священным ступеням и мы.

Перед вами вестибюль. Именно здесь состоялась бы встреча племянника с дядюшкой, если бы она состоя­лась. В связи с этим вы видите здесь фотографию дя­дюшки, на которой он был бы изображен вместе с пле­мянником, если бы племянник приехал.

Пройдем дальше. Перед вами кабинет. Здесь тоже все, как было. Вот это перо он макал бы в эту чернильницу. Именно за этим столом он создал бы свои незабываемые шедевры, созданные в других местах, в связи с неприездом.

Перед вами любопытный макет дома-музея и ближай­ших подворий. Вот эти фигурки — филеры местной поли­ции. Макет наглядно показывает, как осуществлялся бы надзор за домом дяди, если бы племянник приехал.