Воздаяние храбрости

– Я думаю, что они ждут от твоего отца более высокого слова. Они хотят знать: не окажется ли лапа тегеранского льва тяжелее лапы северного медведя.

– Мой отец сказал старейшинам все слова, что они хотели услышать!.. – взвизгнул раздосадованный Мамед-мирза. – Но, может быть, их уши заложило ревом пушек генерала Ермолова?!

Намек на дагестанские победы русских разозлил Абдул-бека. Он хотел было спросить Амир-хана, почему этот жирный щенок позволяет себе тявкать на воинов, но все же нашел силы сдержаться.

– А какая нам разница, о славный Мамед-мирза, – спросил он, еще более растягивая слова, – чьи ядра крошат наши сакли и чьи шашки убивают наших детей?

Амир-хан понял, что пришло время вмешаться. Нельзя было оскорблять и отталкивать одного из немногих союзников, что появились у него за Кавказским хребтом.

– Я прошу тебя, Абдул-бек: возьми своих людей, обе сотни, перейди реку чуть выше и посмотри – какую неожиданность приготовил нам хитрый Мадат-паша.

– Ты сказал, – ответил табасаранец, помедлив. Поклонился Мамед-мирзе и, прихрамывая, направился к своему белому жеребцу…

Три батальона русской пехоты стояли колоннами, готовые к атаке, и ждали сигнала. Спины солдат потели под мундирами и мешками, и не капли, а ручьи катились из-под киверов на небритые щеки. Посвистывали над головами пули, пущенные с того берега. Слабые, неточно направленные, они и на излете иной раз находили неподвижную цель. Уже четверо херсонцев, держась кто за плечо, кто за бок, выбрались из рядов и нетвердыми шагами направились назад, в третью линию, где под тентами, натянутыми на вырубленных шестах, наскоро был развернут госпиталь Мадатовского отряда.

– Ну что твой храброй генерал! – ворчал Изотов, провожая глазами очередного раненого. – То же, что и прочие – в походе боек, а лишь персов увидел, так и застыл.

– Только дураки не смотрят на кулаки, – спокойно ответил ему Орлов. – Не вертись, Осип, держись спокойно. Тебе, понятное дело, жизнь – копейка. Ну, так ты только за себя и стоишь.

– Вона как! – протянул ошарашенный Осип. – Ну а ты, умник, за кого же стоишь? Если не за себя, за кого же?

– Я и за себя стою, Осип, и за Алешу. Да ведь и за тебя, чай, все же товарищи. Да и за всю нашу шеренгу мне надлежит думать. Ведь не задаром лычки мне нацепили. А генерал наш за отряд, почитай, в ответе. Подумай, товарищ, легкое ли дело?

Нетерпение и недовольство солдат, азарт офицеров словно пропитывали воздух, накатывались волна за волной. Валериан ощущал словно всем телом чувства не каждого человека, но сотен людей. Он не оборачивался на своих, он приглядывался к чужим, знал, что не пришло еще время атаковать. Он снова поднес трубу к глазу и повел вверх по противоположному берегу. Не толпы кавалерии его интересовали, не роты сарбазов и даже не орудия, стоящие на выведенных наспех барбетах[34]. Он хотел увидеть Амир-хана хотя бы издали и понять, что же приготовил ему знаменитый сардарь? Поднимется ли он по предложенной дорожке или попробует протоптать свою в обход увязших в сражении русских?..

– Все готово, князь, – услышал он сзади. – Мои люди стали рядом с казаками и ждут твоего сигнала.

Князь Шалва Панчулидзев остановил коня рядом с Мадатовым. Несмотря на жару, он накинул на плечи бурку, скрывая под толстой шерстью богатые доспехи, начищенные до зеркального блеска. Валериан оценил скрытность старого воина. Ни к чему людям с той стороны было показывать, с кем именно беседует в эти секунды Мадат-паша. Тогда они могли бы догадаться – о чем. Но Валериан также маленьким свободным уголком мозга отметил и тон, который взял командир грузинской милиции. Старый аристократ говорил с ним как равный с равным. «Слышал бы нас сейчас дядя Джимшид, – мелькнуло в его сознании. – Как он сказал мне тогда в зимнем заснеженном Петербурге: ты должен таким приехать в Шушу, чтобы никто и не подумал спросить: почему сын медника держится князем?..»

– Хорошо, князь, – ответил Валериан, легко попадая в тон грузинскому воину. – Возвращайся к своим людям и жди моего сигнала. Теперь не долго.

Он смотрел за реку на толпы разряженных, легко гарцующих всадников. «А ведь кто-то, – подумал Валериан, – увел лошадей из моих конюшен». И он, человек не особенно верующий и суеверный, вдруг взмолился Господу, чтобы тот затмил глаза врагам гордостью и наполнил сердца их бахвальством. И словно в ответ его жаркой надежде отряд сабель в двести двинулся вверх по берегу. За ними потянулись и другие, растягивая, истончая линию, давая шанс, который Валериан ждал уже более часа.

– Тимофеев! – крикнул он, не оборачиваясь. – На батарею!

Конвойный офицер унесся, взяв с места в галоп. И через несколько минут артиллерийский майор выплюнул травинку и, мигом потеряв скучный вид, запел, приподнимаясь на носки в радостном напряжении.

– Первое и второе! Картечью по кавалерии!..