Воздаяние храбрости

– Ну, знаешь ли, для человека служивого ситуация обыкновенная. Если всем нам воздавали должное за наши заслуги, то… Но в главном ты прав: может, может он взъерепениться. Был бы наш князь такой… – Ермолов замялся, подыскивая подходящее слово, не нашел и только ладонью нарисовал в воздухе извилистую замысловатую линию… – Тогда можно было бы ему приказать, показать выгоду и в этом положении дел. Но он же рыцарь! Благородное существо! Я его так Закревскому[36] рекомендовал в письмах. Сначала с усмешкой, а потом уже и совершенно серьезно. Не только по рождению, а по характеру благороден. То едет на встречу с мятежниками один, без оружия; то отпускает пленных женщин без всякого выкупа; то вдруг милует половину разбойников, что сам же и захватил… Знаешь, гусар, такие люди опасны. Опасны тем, что совершенно непредсказуемы. Кто знает, что ему почудится за очередным поворотом… Вот потому-то я тебя и позвал. Сначала хотел, чтобы только письмо мое свез и передал его князю из рук в руки. Я, видишь ли, сейчас уже не на каждого могу положиться. Но раз уж мы с тобой так в одну сторону смотрим, прошу: приготовь ему на словах резон убедительный. Чин, орден – это пустое: не поверит Мадатов и не поймет. Думай, гусар, думай. Дней пять у тебя еще точно есть – думай…

II

Утром двенадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать шестого года отряд генерала Мадатова вышел из Елизаветполя и построился, ожидая прибытия новых сил из Тифлиса и нового же командующего. Еще с вечера Валериан отправил квартирмейстерскую команду – разбить лагерь и подготовить встречу генерал-лейтенанта Паскевича.

Два последних дня шел сильный дождь, но сегодня облака разогнало ветром еще с полуночи, и солнце старательно сушило промокшую землю. Тонкие струйки пара поднимались чуть выше лошадиных бабок, смешивались, сплетались, расплывались, и серая вьющаяся подушка висела над полем. Издали казалось, что люди, животные, повозки, палатки, орудия не опираются на землю, а прорастают из нее, подобно деревьям, кустам и скалам.

Вороной оскользнулся и фыркнул, будто бы извиняясь. Валериан потрепал жеребца по шее, ободряя умного и чуткого зверя. Трое суток люди отдыхали, отходя после Шамхорской битвы, и следовало, пожалуй, еще продлить отдых дня на два, на три. Но так мог думать князь Валериан Григорьевич, рачительный хозяин Закавказских провинций. Генерал Мадатов знал, что у него нет больше и лишнего часа.

Он вошел в Елизаветполь в полдень следующего дня после сражения при Шамхоре. Вошел без единого выстрела тремя пехотными колоннами, в которые выстроил свои батальоны. Один раз только отряду пришлось остановиться в виду городских стен, когда навстречу ему вышла процессия христианских священников. Армяне, грузины в белых одеждах несли навстречу русскому войску кресты и хоругви.

Валериан поднял руку, давая команду стоять, спрыгнул с коня, кинул поводья Василию и пошел навстречу вышедшим к нему людям. Шедший в первом ряду невысокий плотный старик с замечательным, словно вырезанным из камня лицом вдруг упал на колени и обнял ноги русского генерала. Валериан смутился, подхватил священника под локоть и потянул вверх.

– Ну что ты! Что ты! – приговаривал он укоризненно.

– Ты не знаешь, – шепнул ему старик, поднимаясь. – Ты не знаешь, что здесь было.

– Больше не будет, – уверенно обещал Валериан.

Лицо священника исказилось, он опустил веки, словно намереваясь удержать слезы. Но две крупные капли все же выскользнули по одной с каждой стороны и поползли по щекам, окаймленным белой окладистой бородой.

– Верю тебе, – произнес он тихо, а потом, обернувшись, закричал сильным молодым голосом. – Кгчах, генерал Мадатов!

– Кгчах, Мадатов! – подхватила толпа.

«Молодец, Мадатов!» – летело над Елизаветполем, над всем Закавказьем, и Валериан, не стесняясь никем, расплылся в широкой улыбке.