Воздух, смерть и корень

Хотя, по правде сказать, с тех пор, как ушла Вирея, у Квентина с любовью вообще как-то не складывалось – не только с Гертрудой. Женщины хлавинеров любят, это правда. Ну, может быть, кроме Люка Рамьера. Такого любить несподручно. А так и порядочные, и продажные, так и льнут. Особенно продажные, и особенно по осени, когда хлавинеры при деньгах. А после промысла кому же не хочется себя снова живым почувствовать? Красоток вокруг Квентина всегда хватало. Смотреть он на них смотрел, от нежности-ласки не отказывался, если не случалось дармовой – так за деньги покупал. Но чтобы от любви томиться – такого с ним давно не случалось. После Виреи душа у него стала как печь без дров – сколько растопку туда не суй, огня не будет. И чего ради прогонять Гертруду? Будешь жить один в пустом доме, как бирюк, да по борделям шарахаться.

Хотя дома он в последнее время бывал редко. В Проклятой Земле, в «Трех ключах», да где угодно пропадал, только не дома. А то придешь – Гертруда тут как тут. Ходит за тобой. Смотрит. Ластится.

А, да пропади все пропадом. Разве не хлавинер он, разве не из Братства? А какой символ у Братства? Яблоня. А почему яблоня? Потому что смерть исправно собирает с нее урожай. Иногда по яблочку рвет, а иногда как тряхнет все дерево – и посыпалось, только подбирай. Рано или поздно, не вернется он в Чистую землю, как Майлз не вернулся. А в таких делах для хлавинера «поздно» – то же самое, что для всех прочих – «скоро». Чего терзаться? У Гертруды еще ни одной морщинки на лице не будет, когда она пойдет в Храм заказывать поминальную службу по своему хлавинеру.

Ужин был съеден. Лугару благословил хозяев дома и ушел, оставив после себя едва ощутимый запах храмовых благовоний. Квентин запер за ним дверь и уселся перед камином, в том кресле, где при жизни любил сиживать наставник, Кривой Альберт. Как и все вещи в хозяйстве учителя, кресло было старое, ободранное, неприглядное – но слов нет, до чего удобное.

– Вот и закончился твой сезон, – сказала Гертруда, пристраиваясь на ковре у его ног. – Теперь и дома станешь чаще бывать.

В ее словах Квентину послышался укор, вполне, впрочем, справедливый.

– Да, теперь чаще буду… тут, – он хотел сказать «с тобой», но язык не повернулся. – Слышала, что Лугару говорил про выродка? Пойдешь со мной смотреть?

– Нет, спасибо. Он противен и страшен, наверное. Я лучше в Храм. В день Сподвижника Марка сам маг Винсент будет читать проповедь, я не хочу пропустить… А ты ступай, взгляни на чудище. Но сегодня вечером… Ты останешься со мной? – Гертруда старалась говорить безразличным тоном, но притворяться она умела еще хуже, чем Квентин.

Да, – твердо сказал он. – Сегодня я из дома ни ногой.

4.

Преодолев половину пути до города, Гай вдруг почувствовал тревогу. Дома что-то случилось. Нет, не с Гиз, храни ее Азарий от зла, – это бы он сразу понял. Но происходило нечто, что требовало его присутствия, и Гай прибавил ходу.

Не задев ни одной колючки, он пробрался сквозь заросли кошачьей рябины, по осени безопасной, утратившей до первого тепла способность усыплять свою жертву и пить ее кровь; легко перебежал через топкое место, где в прошлом году прикончил молодого выродка, увязшего в болоте и совершенного выбившегося из сил; нырнул под низко нависшие ветви старого дуба и там, под слоем синего мха нащупал стальное кольцо и откинул крышку люка. Открылся вход в шахту. Пророк Азарий, изображенный на крышке изнутри, обычно взирал на входящих спокойно и строго, но сегодня он показался Гаю встревоженным. Гай не удивился. Он давно привык к тому, что портреты Всевидящего всякий раз выглядят по-иному. Цепляясь за вделанные в стену скобы, Гай стал быстро спускаться.

Небесный свет сюда не проникал, но Гаю вполне достаточно было бледного свечения плесени, растущей в шахте. Достигнув дна, Гай продолжил свой путь под землей. Выродок или же просто чужак, окажись он здесь, не сделал бы в этом туннеле ни шагу. В полу были открытые колодцы, что вели на уровень или на два ниже. Гай, с детства ходивший этим путем, перепрыгивал их, не задумываясь.

Он знал, что над его головой – с полсотни локтей земли, а выше – заросли кошачьей рябины, посаженные его предками в древности, должно быть, сразу после Исхода, и за долгие годы образовавшие непролазную чащу. Попасть в Азарум с этой стороны можно было только по туннелю, с прочих – по болоту, где наводились наплавные мосты, день и ночь под охраной бдительных Хараш. Незамеченным и непрошенным в город было не проникнуть.

Добежав до круглого подземного зала под площадью Пророка, Гай остановился. Страж был давний знакомец – Хараш по имени Чет, изувеченный в бою с выродками, потерявший одну ногу, но все еще достаточно сильный, чтобы приводить в движение открывающий дверь механизм. Он отлично знал Гая, но как предписывали правила, тщательно его осмотрел и обнюхал, прежде чем пропустить.