Воздух, смерть и корень

Робин из Хэбери был одним из тех юнцов, какие во множестве из года в год прибивались к Вольному братству. Кто от нищеты, а кто по молодой глупости, из желания стяжать себе сомнительную славу хлавинера. Шуму от них было много, а толку мало. Одна радость – дурацкой своей удалью они отвлекали на себя выродков, пока настоящие хлавинеры работали. Нечего делать человеку без выучки в Проклятой Земле. Учитель-то, Кривой Альберт, земля ему пухом, три года гонял Квентина в хвост и в гриву, прежде чем подпустить к Рубежу. Чего уж греха таить, за это время случалось Квентину думать, что выродки, глядишь, не злее мэтра Альберта окажутся. Однако стоило первый раз сунуться в Проклятую землю, вот тут-то и вознес он моление Пророку за здравие наставника, тут-то и понял – не зря гнобил его Кривой, ох не зря.

Орденам нужен хлавинум, с каждым годом все больше хлавинума. Едят они его там, что ли, припомнил Квентин старинную шутку. А раз нужен хлавинум, значит, нужны и хлавинеры. И если они мрут быстрее, чем успевают подготовить себе смену, значит, пусть едет к выродкам необученный молодняк. Во всех храмах Молчаливые гости так сладко поют, призывают послужить благу человечества и вступить в Братство. А если на промысле голову сложишь – все грехи простятся, кроме смертных, войдешь в вечное блаженство – как на санках въедешь. Правда, того не говорят, что к умершим праведным ты попадешь куда как скоро, в первый же свой сезон. В большом зале «Трех ключей» все стены увешаны досками, а на тех досках – имена хлавинеров, что по весне вышли на промысел. В конце осени, в день сподвижника Хлавы, глава Братства снимет доску со стены и пометит каждое имя – погибшего крестом, живого – звездой. Долгие годы хлавинеры собираются в «Трех ключах», и досок накопилось порядочно. Посмотри на них – много ли крестов? Девять из десяти. А звезд – по пальцам перечесть. А тех, кто остается звездой из года в год, и того меньше.

– Крест он или нет, но твой собрат привез из Проклятой земли трофей. Живого выродка. – Лугару сделал многозначительную паузу, давая собеседнику осмыслить сказанное. – Шестирукого.

– Что? – Квентин поперхнулся вином.

– Да, шестирукого. Робин хочет его преподнести его в подарок Наместнику. Что тот будет с ним делать, хотел бы я знать.

– Может, брехня? – Квентин нахмурился. Хорошо знакомый холод дохнул ему в спину. Берегись, брат-хлавинер! Смерть в затылок глядит. – Шестирукие – не просто выродки. Они у них вроде наших Наместников. Выродки этого просто так не оставят.

– Что они могут? – пожал плечами Лугару. – Они же никогда не пересекают Рубеж, не так ли?

– Ну да, конечно. – Квентин встал и, прихрамывая, прошелся туда-сюда по комнате. Праздничного настроения как не бывало. – Где его держат, знаешь?

– Во всяком случае, не у вас, не в «Трех ключах». Хлавинер Люк не позволил оставить его там, и вообще отнесся к успехам вашего молодого собрата весьма холодно. Так или иначе, в день Сподвижника Марка чудовище будут показывать на площади, можешь сам пойти и взглянуть.

Они замолчали. Стало слышно, как потрескивают поленья в камине. Лугару разбирал весы. Неспешно вошла Гертруда – словно вплыла в комнату. Лугару ласково благословил ее, и она склонилась перед ним в глубоком поклоне.

– Пожалуйте к столу, – пригласила она нараспев и, забрав поднос с опустевшими кубками, так же степенно удалилась.

Лугару проводил ее взглядом.

– Какая прекрасная женщина, – вздохнул маг.

– Тебе не положено засматриваться на женщин, разве нет? – не удержался Квентин, хотя и знал, что безбрачие уставом Ордена Молчаливых гостей не предписывается.

– Мне лишь не положено вести жизнь невоздержанную.

Квентин искоса посмотрел на мага, желая знать, имел ли тот в виду больше, чем сказал, но Лугару хранил вид невозмутимый и невинный.

И все же на душе сделалось мутно. Чего уж тут, Гертруда была у Квентина как бельмо на глазу. Нет, хуже. Бельму не положено радоваться, а Квентину все время твердили, как повезло ему, как благодарен он должен быть судьбе за такой подарок. Гертруда по всем статьям была чистое золото, Квентин и сам это знал. Если по совести, следовало любить ее всей душой. А Квентин не любил. И что живет она с ним под одной крышей, его не грело. Только двоих Квентин рад был видеть в своем доме – Вирею и Майлза, и ни один из них тут не задержался. Вирея попросту сбежала, почему, зачем – догадайся сам. Оставила только короткое невнятное письмо, закапанное слезами – одни сплошные «с ума сойду», «не могу больше» да «не вынесу», – и кольцо, что Квентин подарил ей в день помолвки. Говорят, вышла потом замуж за богатого судовладельца, живет теперь на побережье, в южных провинциях, греется на солнышке. А Майлз – что Майлз… Тоже недолго побыл, ушел чуть позже, не по своей воле и много дальше, чем самые дальние берега. Даже тела его схоронить не удалось, о чем Квентин не переставал сокрушаться.