Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     – Ничего такого, тебе показалось. Он подвинулся, освобождая девушке место.

     – Нет, ты скис. Я же вижу.

     – Ну, немножко, немножко, – улыбнулся Глеб. – Это потому, что ты где-то пропала. Рассказывай, как ты? Выспалась после вчерашнего гуляния?

     Он хотел обнять ее, но Линия не пустила его руку, и ищущие пальцы, лишь ощутив колыхание воздуха, замкнули пустое пространство.

     – О, да! – откликнулась она. – Я спала до обеда. А ты?

     – И я, – посуровев лицом, кивнул Глеб. – Я тоже спал до обеда.

     – Ты что, на занятия не пошел?

     – Почему же, пошел. Там и спал.

     – Бедненький! Ничего, ничего! Сегодня уж ты точно выспишься.

     – Да, кстати. Пока ничто не помешало – напиши-ка мне свой адрес.

     – А что может помешать?

     – Да все! Все против нас, поверь. Будь иначе, мы встретились бы намного раньше.

     – Ты так думаешь? Не знаю. Мне кажется, все случается ровно тогда, когда должно случиться. И я в прожитом ни о чем не сожалею, и ни от чего не отказываюсь. Все, что мое – мое. Вот так. Да, адрес, говоришь? Ну, если нужно…

     – Конечно, нужно! – загорячился Глеб. – Почему ты так говоришь?

     – Так. Ты все равно им не воспользуешься. Проводишь – и, как говорится, слава Богу! С глаз долой, из сердца вон. И из памяти, само собой, тоже вон.

     – Напрасно, ох, как напрасно ты говоришь такое! Твои слова – ошибка, и ты в этом еще убедишься.

     – Ну, хорошо, хорошо, раз ты так хочешь…

     Она вырвала клетчатый лист из блокнота и толстым синим фломастером вплела тайну свою – как залог будущей радости – в легкую, быструю вязь букв.

     – Дети! Кушать! – раздался со двора призывным колоколом голос Любкиной матери.

     Стол под белой скатертью, покоробленной крахмалом, расставив брусья ног квадратом, ждал посреди двора, ближе к летней кухне. Долговременная точка круговой обороны для армии из десяти, как минимум, истерзанных муками голода едоков. И арсенал по центру – эмалированный таз вареников.

     – Так с вишнями! С вишнями! – ублажая слух, зазывала хозяйка.

     Жесткие, похожие на чешуйки листья крымской вишни рассекали воздух на соты прямо над головами. В порыве дерзости – просто шалости – дотягивались до причесок, кому лохматили, кому приглаживали. Из листвы, из своих ячеек, кое-где выглядывали перезрелые ягоды – черные глаза юга. Их было немного, и они казались подслеповатыми. Глеб улыбнулся: у Линии глаза северные.

     «Бахчисарайский фонтан» изошел весь пеной, будто не пробку вышибли, а легкие ему прострелили пулей. Эх, сокрушался Глеб, надо было остудить.

     – Ничего, – успокоил Сашка. – Это же чисто символический акт, исключительно для запаха. А для дела у нас свое есть, правда, Любочка?

     На столе, как по мановению волшебной палочки, появился запотевший графин.

     – Спирт как спирт, – поспешил определить напиток на вид Глеб. – И не скажешь, что виноградный. Девочки, конечно, воздерживаются?

     – Нет, почему же? – возразила Линия. – Я буду. Немного. Чисто символично, как было сказано.

     – Ну, – Любкина мать поднялась, держа перед собой полный стаканчик, – давайте выпьем на посошок. Приезжайте к нам еще, деточки. Хоть каждое лето приезжайте. Мы всегда вам рады будем.

     Глаза Линии увлажнились, поплыли за стеклами очков. Она всхлипнула и, соглашаясь с тостом, отхлебнула из рюмки.

     – Ой! Ужас! Ужас! – запричитала. Стекла покрылись влагой, сняв очки, Линия просушила их, и глаза. – Спасибо! А вы?

     – Не могу, деточка, прости, не могу. А вы на меня не смотрите! Ешьте, пейте! Вот здесь еще компотик. А я, пожалуй, пойду, прилягу. Мне в ночную сегодня.

     Ниспадавшую на плечи присутствующим вуальку сумерек прожигали горящие белки Сашкиных глаз. Исправляя положение, пробудилась под чепцом абажура лампа над столом. Круг сузился, пространство потемнело и надвинулось.

     Стукнула калитка. Пес, коротко взлаяв спросонок, исполнил долг сторожа. Все настороженно замерли.

     Из темноты, из неизвестной жизни улицы проявился, стуча костылем, человек. В распахнутых глазах его горели огни незамутненной радости, и без всяких абажуров.

     – Дед Степан! – выдохнула, снимая общее напряжение, Любка. – Добрый вечер! А я уже думала, не зайдет, – стала объяснять. – Всегда заходит, значит, а сегодня не зайдет. Садитесь к столу! Что, некуда? Сейчас принесу что-нибудь.

     – Пусть на мое место садится, пожалуйста! – предложила Линия, поднимаясь. – Нам все равно пора.

     – Я быстренько соберусь, и мы уйдем отсюда, хорошо?

     Она наклонилась близко-близко, и Глеб заглянул в ее глаза, будто окунулся в светлый омут. Он просто опрокинулся в них, упал, как в Ниагару, и, перевернувшись через голову, шлепнулся обратно на стул. И бледно улыбнулся, почувствовав непонятную растерянность, заполнившую тело до макушки.