Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     В любую пору, круглые сутки они смотрели на больничный сад.

     Неподалеку располагался и вход в него.

     Обычно они проходили под невысокой аркой, раздвигавшей покатыми плечами красный кирпич забора, проникали на ту, внутреннюю, тайную сторону друг за другом, для чего точно рулетку крутили, толкая, скрипящий и погромыхивающий на разбитых подшипниках турникет. Там, по другую сторону жизни, они оказывались на аллее, ведущей и приводящей страждущих, страдающих и сочувствующих к главному больничному корпусу. Только вовсе не обязательно было проходить именно туда.

     Имелись и иные пути.

     Аллей, всевозможных дорожек и простых, едва видных тропинок переплеталось в саду великое множество, они знали их все, и всякий раз выбирали для прогулки другую.

     Если пойти по дорожке, что уводила от калитки влево, той, что была с давних времен посыпана размолотым в красную пыль кирпичом, через некоторое время можно было оказаться у детской площадки, устроенной для детишек работников клиники. Там на небольшом, выгороженном сеткой, пространстве были сосредоточены покрашенные в веселые цвета различные игровые приспособления, снаряды и устройства, карусели, качели и качалки, а так же множество конструкций, по которым можно было лазить, ползать и цепляться. Шестиугольная песочница под грибком, золотые пески посреди зеленого океана.

     Пройдя дальше, еще совсем немного, неизбежно попадешь на длинную и прямую, словно продольный слом пространства, аллею, уводившую из тишины и тени сада – прочь от проступавших сквозь вековые стволы деревьев желтыми пятнами скорби больничных стен, – почти к центру города, туда, где рынок и кипение жизни. Аллея та пролегала через тщательно возделанные огороды и небольшие поля, подкармливавшие своими посильными урожаями обитателей стационаров. Забавно было следить в урочную пору, как трудится на этих нивах косматая гнедая лошаденка, с одинаковым усердием качая головой, будучи впряженной в плуг, борону или маленькую телегу на дутых колесах.

     Несколько десятков шагов в любую сторону от аллеи, и к вашим услугам множество фруктовых деревьев, – там начинался собственно сад. Туда они любили наведываться весной, в пору цветения, что понятно и естественно, ибо очарованию цветущего сада противиться невозможно. Но так же манил и завлекал их сад в самом конце лета и осенью, когда созревали плоды, и деревья, изнемогая от зрелой тяжести, щедро делились своими плодами с каждым, протянувшим к ним руку.

     Уйдя с аллеи вправо по одной из пересекающих ее дорожек дальше за сад, по широкому пологому спуску, проложенному наискосок по изумрудному крутому склону сквозь дебри дикорастущих кустарников и шеренги американских кленов точно сходни круизного лайнера, можно было попасть на просторную лужайку с двумя-тремя громадными вековыми липами посередине. Лужайка на самом деле являлась обширным зеленым пляжем, протянувшимся вдоль правого берега широкой спокойной реки.

     Больница и сад, следовательно, располагались на высоком обрывистом берегу, по которому они тоже порой гуляли, не спускаясь вниз, к воде. Оттуда, сверху, сквозь деревья на краю обрыва виднелся противоположный берег, отсеченный от душных объятий города серпом водного потока, весь холмистый, поросший буковым и грабовым лесом.

     К реке также можно было попасть, если свернуть от турникета направо. Эта тропинка вела мимо старых, корявых яблонь, словно в сказке протягивавших свои узловатые ветви ко всем проходящим с единственной просьбой – отведать их яблок. Не многие отваживались, поскольку яблоки были в основном зимних сортов, вроде антоновки, и чтобы насладиться их вкусом следовало подождать еще два-три месяца, пока они вылежатся и дозреют, наберут сладости и аромата.

     Дальше за яблонями неожиданно начинался совершенно дикий в своей необузданной первозданности участок, с клокастой травой и выходами синего камня. Снова кустарники, клены и, конечно, березки. И, так же неожиданно и нехотя, кусты расступались, деревья поднимали ветви и пропускали шедших на поляну с несколькими древними могилами. Здесь обрели приют и покой солдаты последней войны, умершие от ран и болезней. А так же, отдельно, врачи и медсестры, пытавшиеся спасти бойцов, часто ценой собственной жизни. Прямоугольники насыпной земли, поросшие жесткой, давно не кошеной травой. Покосившиеся обелиски, со звездами и без. А выше и обелисков, и звезд, и деревьев только небо с тоскливым разлетом белых облаков, похожих на платки или врачебные халаты. И, поодаль, на склоненных скрещенных ветках, вечные черные вороны в неизбывной вечной печали.