Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     Это тихое скорбное место можно было обойти стороной, что они иногда тоже проделывали, тогда тропа уводила их еще дальше, на крутой обрывистый берег небольшой речушки со смешным названием Шереметка. Петляя по косогору, обходя овраги и промоины, а иногда цепляясь за самый край гранитного карниза, дорожка сопровождала речку до самого ее впадения в большую реку. Пробираясь по тропе, можно было видеть внизу давно уже успокоившуюся и замолчавшую, но все еще сопротивлявшуюся тлену и небытию водяную мельницу. Задрав остов колеса над прорванной запрудой, мельница как бы посылала молчаливый знак, призыв о помощи, просьбу о спасении. Хотя, понимала, понимала, что время ее прошло...

     Освобожденная от забот, Шереметка слегка шепелявила, прорываясь сквозь пролом в запруде, тропка дальше подпрыгивала над ней и неожиданно возносилась на головокружительную высоту у самого ее устья. Здесь, на самом мысу, на стрелке, находилась еще одна могилка, безымянная, под железным обелиском с красной звездой на макушке. Отсюда, от беленого известью изголовья открывался обширный и наилучший вид на реку, неспешно вкатывавшуюся внизу в широкую излучину и застывшую там, казалось, навсегда, на зеленые дебри лесов на противоположном берегу, роскошным платком укрывшие мощные складки земли, на ничем не ограниченные туманные и голубые дали. Впрочем, краски природы менялись в зависимости от времени года, неизменными оставались ошеломительная красота местности и молчание того, кто лежал в земле. Этот парень, – они, по умолчанию, полагали, что парень – задержавшийся здесь навсегда и ставший, в конце концов, частью вечности, никак не мешал им любоваться пейзажем, наслаждаться которым, возможно, лично ему не пришлось никогда. Тем не менее, они ощущали, что в его присутствии чувства их становились более сдержанными, приглушенными и глубокими. Дыхание неизбывности уносило прочь легковесную шелуху.

     Левее могилки ухала в кусты сирени на склоне другая тропинка, крутая и совсем ненадежная. Но если набраться смелости и сбежать по ней вниз, окажешься на той самой зеленой лужайке с липами на берегу, которая есть пляж. Круг замыкался.

     Однажды Брэм подумал, что, если обобщить, в этом круге заключалось все, что составляло жизнь: пора младенчества и зрелой рабочей стати, пора ухода сил, старения, болезни и умирания. Замкнутый круг познания, путь, по которому проходил каждый живущий. При этом никто не знал, к чему следует всю жизнь, а, узнав однажды, не делится знанием ни с кем. Мысль эта, правда, пришла к нему значительно позже того времени, когда они гуляли с Люси по саду, не обретшие еще способности да и склонности к философским обобщениям. Тогда же, кстати, он понял, что то, что он лично переживал, что происходило с ним тогда, и было самым настоящим счастьем. Счастье, как оказывается, не всегда рвется в победители момента. Глубинное, основное, которое исподволь наполняет и держит на плаву, как спасательный круг, как понтон, чаще всего дает о себе знать лишь тем и тогда, когда ты его лишаешься. К сожалению, к сожалению...

     Неосознанно, они разбивали тот неразмыкаемый круг на части, поочередно уединяясь в его сегментах. Уединение дарило им радость и блаженство неущербной полноты ощущения друг друга. Они при этом совсем не избегали прочих людей, не прятались от их глаз, не забирались тропами нехожеными в места нетронутые или забытые, – хотя и такое случалось иногда. Для достижения отдельности от других им достаточно было взяться за руки, и мир тотчас сужался до элементарного, до неделимого: рука в руке, я и она, мы... И все, больше никого, нет и не надо. По крайней мере – пока. Окружающее пространство становилось той оболочкой, сферой, в центре которой обитало существо по имени любовь – и, кроме них, пробиться в ту область никому было невозможно. Только взяв в плен одного из них. Или убив. Обоих. Конечно, лучше уж так, потому что без другого никто себя не мыслил.

     Смешно? Нисколько. Знающий поймет, а знают многие, – все, кто хоть однажды пережил в потемках неразбуженной души рассвет любви. Ромео и Джульетта живут в каждом, жаль, оказалось, лишь до поры.

     Существовало в том саду одно место, которое всегда и с неизбывной силой влекло их к себе. Островок в океане, буковая роща посреди хвойного леса. Всего несколько десятков деревьев, вонзенных в землю точно гигантские двадцатиметровые стрелы. Светло и торжественно, будто в храме – там. Нездешняя, славянской душе до конца не понятная, но притягивающая и чарующая готика. Серые стволы колоннами возносили до небес арки крон. Под их сводами сами собой утихали шутки и шалости, ни суеты, ни мирского шума – ничего такого легковесного не проникало сюда извне. Сердце, затрепетав перед лицом возвышенной тайны, замирало в груди зачарованной птицей, и думать становилось возможно лишь о возвышенном, толковать о хрустальном и чистом. О Боге.