Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     – Да-да, конечно, я жду, – пробормотал невнятно. Пытаясь дать ход словам, он расталкивал языком во рту ту самую кашу, сваренную из неопределенности, ставшей предопределенностью, неуязвимости, обратившейся ранимостью, и отстраненности, превратившейся в вовлеченность. Все эти чувства-перевертыши сбивали его с толку. Казалось ему, что-то происходило без его непосредственного участия, что-то решалось само собой, о чем судить приходилось по косвенным признакам. «Что же я раньше до этого не додумался?» – укорил он себя. Мысль промелькнула, и он уже не мог точно вспомнить, о чем должен был подумать.

     Ночная бабочка смертным боем билась о горячее стекло лампы, осыпая стол пыльцой усталых крыльев. Цикады вокруг без устали точили свои жестяные сабельки. Глеб вытряхнул из пачки на столе «Беломор», закурил. Горький дым, горькие мысли.

     – Люблю военных, – вещал дед Степан, держась за рюмку обеими руками, как за буек на стремнине. – Сам был… Подергал кадыком, сглатывая. – И… и… и… И я много раз хочу сказать вам: любите Родину!

     Звездная шаль легла им на плечи, едва калитка, закрываясь, хлопнула за спиной в деревянные ладоши в последнем прощании. Они понимали, что вряд ли теперь когда-либо сюда вернутся.

     Все. Финита, или что еще говорится в таких случаях.

     Во все стороны простиралась ночь, они шли в неизвестность. Так хотелось думать. На самом деле, неопределенность присутствовала, да, но не все было так печально.

     Легкий чемоданчик Линии тихо повизгивал фиброй в руке Глеба. Сверчки и цикады оглушали своей бесконечной симфонией, закольцованным танцем с саблями. Шагая по темной улице неведомо куда, как он себе представлял, Глеб пытался уловить оптимистические нотки в этой волшебной музыке. Ну, хоть что-то. Кто-то же должен сказать, хоть предположительно, хоть намекнуть, что все будет хорошо. Он просил, в качестве знака, хотя бы лучик света, но дорога оставалась темна.

     Они старательно обходили во мраке лужи, следы вчерашнего ливня, определяя их по внезапным фонтанам звезд под ногами.

     – Успеем? – волновалась Линия.

     – Еще вагон времени, – успокаивал Глеб. – Да и вокзал близко.

     Они свернули в переулок, – узкий ход, почти лаз.

     – Ой! – вскричала Линия почти сразу.

     – Что такое?

     – Все-таки вляпалась в грязь. Черт! Как я теперь поеду! А ты куда смотрел, кавалер?

     – Ладно, ладно, не расстраивайся. Сейчас все поправим. Что-нибудь придумаем.

     Глеб почувствовал досаду. Он-то здесь при чем? И так старается.

     Они вышли к железной дороге, еще довольно далеко от станции, и долго пробирались вдоль нее к сияющему в ночи острову станционных огней. Перепрыгивали через какие-то кочки, кучи щебня, преодолевали баррикады старых деревянных шпал в откосах, определяя свое местоположение, припадали руками к теплым рельсам, тонкими строчками огня струившихся в нужном направлении. Линия молчала, тая тревогу за судьбу туфель. Расстроилась, понятно. Глеб сопел, преодолевая препятствия сам и помогая в том подруге. Оба они были благодарны рельсам за их путеводное старание. Им было как-то невдомек, да и не ко времени задумываться, что эти железные поводыри не всегда приводит к заказанному и ожидаемому свиданию. Куда чаще они дают начало и указывают путь к разлукам. Кто угодно может подтвердить, что разлук гораздо больше. Кто угодно. Да что там, они сами в этом вопросе эксперты.

     Когда беспредел бездорожья закончился, и под ногами зазвенел асфальт перрона, Глеб посмотрел на часы.

     – До поезда еще полчаса. Не густо. Но ничего, еще успеем помыть туфли. Вот только где?

     Он оглянулся, озирая станционные строения.

     – О, да вот же! – воскликнул радостно.

     Невысокий, выбеленный известью забор палисадника упирался прямо в перрон, намекая, что домишко в его глубине имеет служебное предназначение. Прямо за ним, возле калитки морщила нос от хронического насморка уличная колонка.

     – Пошли! – потянул Глеб.

     – А вдруг там собака? – засомневалась Линия.

     – Это же контора, служба какая-то. Откуда?

     – Да кто его знает? Здесь у всех собаки.

     На освещенное крыльцо дома в глубине вышли трое в железнодорожной форме, рассевшись на перилах, закурили.

     – Вот, я же говорил. Видишь? – и он мягко подтолкнул Линию к калитке. Но, едва они вошли в палисадник, как из-за угла дома выскочила вислоухая собачонка и бросилась к ним под ноги.

     – Собака, собака! Я не пойду! – и Линия потянула его обратно.

     Подбежав, собачка приподняла одно ухо и сказала «тяв!», совсем даже не зло. Прозвучало как «привет!». Собачка подпрыгнула, вильнула хвостом и, развернувшись на месте, быстро убежала обратно.

     – Ну, что это за собака? Ерунда какая-то, – Линия беспомощно развела руками.

     Глеб вдруг заметил, что девушка готова разрыдаться. Не то чтобы слезы там, в глазах блестели, или губы дрожали, нет. Но вот надрыв какой-то в том, как она говорила, и что говорила, и как вела себя, – надрыв ощущался. Она была как струна, у которой уже не осталось сил противодействовать рвущей надвое силе натяжения. Когда нарастает дрожь, вместе с угасанием воли к сопротивлению.