Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     К пяти часам пополудни Глеб был готов: одет, побрит, наодеколонен – все чин-чинарем. Хорошенько подумав, естественно, трезво, он решил все же не увиливать. Что-то было не ясно, собственно, многое, а хотелось выяснить все до конца – так он себе это объяснил. Волнения не было, лишь неловкость томила душу. «Вчера прощались довольно тепло, какой сегодня окажется встреча?» – думал он. Того, что последний день станет действительно последним, окончательно и бесповоротно, он не боялся. Посмотрим, как пойдет, решил он. Чему быть, того не миновать, – такой имелся у него в запасе дежурный принцип.

     Сашка нагнал его по дороге, чему Глеб никак не удивился. Как же без Сашки? А тот даже не спросил, куда он идет, только предложил:

     – Погоди, вместе веселей.

     Да уж, подумал Глеб, веселья полные штаны.

     – Что, прощаться?

     – Да, проводить хочу.

     – Я тоже. Даю прощальную гастроль. Сашка шел, опустив взгляд в землю, и загрунтованный взгляд его был мрачен, и не обещал поблажек. Демонический прям-таки взгляд.

     По дороге, оставив Сашку курить на крыльце, Глеб зашел в кафе и купил там бутылку вина.

     – «Бахчисарайский фонтан», – сообщил он, изучив этикетку по выходу, и принялся разглядывать бутылку со всех сторон. – Какое красное! Не пил никогда такого.

     – Зря купил, – оценил покупку Сашка и пошевелил со значением бровями. – Там и своего хватает.

     – Свое это свое, мы про него знать не обязаны. А с пустыми руками неудобно, – возразил Глеб. – Еще бы конфет коробку купить, да где ж их взять?

     – А что, в кафе не было?

     – В том-то и дело.

     – У буфетчицы спросил?

     – Само собой.

     – Подмигнул?

     – Конечно, слушай!

     – Странно… Ну-ка, подожди здесь.

     Сашка в свою очередь нырнул в кафе и минут через пять вернулся, с конфетами.

     – Вот, – продемонстрировал он трофей. – Не знаю, какие, но, как говорится, хороши любые. А всего-то надо проявить немного больше обаяния. Так-то, старик, учись. Автобус, кстати.

     Дом на окраине поселка был полон девиц. Глеб даже опешил поначалу: откуда здесь столько?

     – Здравствуйте, девоньки! – нисколько не тушуясь, сходу бросился на штурм девичьего царства Сашка. Через минуту он уже сидел рядом с Любашей и что-то нашептывал в ее розовое ушко.

     Глеб, остановившись в дверях, оглядывался.

     – Что, знакомых ищешь? – окликнула его Линия. – И не находишь? Проходи сюда, садись. На диван вот.

     Она что-то прибрала с дивана и унесла в другую комнату. На ней, как заметил Глеб, был вчерашний ситцевый халатик, сиренево-розовый, в мелкий белый горошек. Глеб догадался и подумал о том, чего под халатиком не было. Не все, но многое в мире пребывало в неизменности, а как Линия? Тоже в неизменности? Кто знает. На первый взгляд она казалась бесстрастной, чтоб не сказать – равнодушной. Хотелось бы все же немного больше заинтересованности. Что и предполагалось, подумал Глеб. Хорошо, что вообще заметила.

     Он присел на указанное место на диване, на самый край, и принял классическую позу: руки упер в колени, ноги подобрал под себя. Сам заметил деревянность обретенного образа и, превозмогая неловкость, откинулся на спинку. Постепенно расслабившись, вытянул ноги. Чувствовал он себя совершенно по-дурацки, неловко, правда. Ему казалось, что все на него смотрят. Зря, никому не было до него дела.

     В комнату с улицы, поднырнув под марлевую занавеску на двери, вошел пегий лохматый пес. Ни на кого не глядя, он пересек помещение по диагонали и улегся у противоположной стены на бок, привалившись к ней спиной и вытянув лапы. Глаза его подернулись дремной пеленой, челюсть расслабленно отвисла, между клыков вытек аморфный язык и заалел. Глеб на все смотрел как-то отстраненно, ему показалось, будто на них обрушилась, оглушив, тишина, и в стылую глухоту и немоту пространства пес вступил, как видение инфернальное. Не пес – фантом пса, не более. Глеб так и подумал: наваждение. И, в подтверждение его мыслей, комната стала наполняться фиолетовым сумраком, проникавшим, видимо, прямо через окна, хотя за ними как и прежде чистило свои апельсины солнце. И разбрасывало корки, повсюду, даже с дивана ему их отлично было видно. А в фиолетовой суспензии сумрака тонули шалые мухи.

     Первой опомнилась Любка.

     – Это еще что такое? – закричала она на пса и вскочила, отстранив рукой Сашку. – Ты ля на него! Какой! Давай-ка, пошел вон отсюда!

     Пинками, она вытолкала фантом во двор.

     – Безобразие же! – объясняла она свою активность. – Каждый божий день является и в этот угол пробирается. Не успеешь оглянуться, а он уже там, и язык высунул. Его гонишь, а он не понимает. И я не понимаю, чем ему там намазано? Придурок какой-то.

     – А что тут понимать? – подал голос Сашка. – Кобель ведь, ясно, чем ему там намазано.

     Тьфу ты, тоже, шутник выискался, подумал Глеб. Шутка Сашкина была на редкость липкой, до того, что захотелось помыть руки. Вместе с ней и наваждение покинуло комнату, через проемы двух настежь раскрытых окон апельсиновые корки ввалились внутрь, шлепаясь яркими мазками света на все, что ни попадя. Странно, что никто кроме него самого этого не замечал, подумал Глеб. Тут в комнату вновь вошла Линия.

     – Отчего ты скис? – спросила она.