Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     – Ну, что же ты? – едва слышно прошептала девушка, и из переполненных озер ее глаз брызнули, смывая мел, горячие потоки слез.

     Что-то словно треснуло, сломалось в груди у Гиля.

     – Что-что! – закричал он в ответ, озлившись на себя по причине, в которой себе же и не хотел признаваться. – А ничего! Нечего задавать свои дурацкие вопросы!

     Он заметался по комнате, потом схватил Свелту за руку и потащил ее к выходу.

     – Пойдем! – кричал он. – Нечего тебе здесь делать!

     Не сбавляя темпа, он буквально выволок девушку из подъезда и уже дальше стал увлекать ее куда-то в темноту улицы.

     – Стой! Ну, стой же ты! – вдруг стала сопротивляться Свелта. – Ты куда меня тащишь?

     Гиль словно и не слышал ее слов.

     – Да остановись же, гад такой! – продолжала ругаться Свелта. – Пусти руку, слышишь!

     – Домой, я провожаю тебя домой! – сказал, наконец, остановившись, Гиль. – Не сомневайся на этот счет.

     – А вот я сомневаюсь! Домой мне совсем в другую сторону.

     Гиль опешил.

     – У! – воспользовавшись его замешательством, Свелта вырвала руку и побежала в противоположную сторону. Когда Гиль снова догнал ее, она остановилась и резко повернулась к нему.

     – Уходи! – бросила ему в лицо.

     – Я проведу тебя, – Гиль был тверд, стоял на своем.

     До ее дома дошли быстро и молча, как и раньше: она – впереди, он – чуть позади и сбоку.

     – Все, пришли. Что еще? – спросила она, уже держась за ручку двери подъезда.

     – Ничего, – покачал головой Гиль. – Топай домой. Снова покачал головой и, повернувшись, зашагал прочь. Потом, словно внезапно вспомнив что-то, быстро вернулся и, подхватив ее руку, припал к ней губами.

     – Прости, – сказал. – И забудь все, прошу.

     Подняв голову, заметил блики света на ее мокрых щеках.

     – Ты плачешь? Не плачь! Я ухожу.

     – Куда уходишь, глупый?

     Она не спрашивала, она просила остаться.

     – Не знаю, куда. Все равно. И не вернусь, не бойся.

     – Возвращайся…

     – Ждать будешь?

     – Буду ждать…

     – Тогда приду.

     – Когда?

     – Не знаю. Когда найду выход, когда буду готов… Прощай!

     – Постой!

     Но он уже не слышал. Он уходил, чтобы пройти очищение одиночеством, в котором нуждался немедленно. Оглянувшись, издали он увидел ее темный силуэт в светлом проеме двери.

     Такой она и запомнилась ему – темный изящный силуэт на ярком светящемся поле. Иногда он смотрел на солнце и видел ее там.

     Что-то около десяти лет спустя Гиль возвращался в этот город.

     Все было давно позабыто, а что еще помнилось, с дистанции прожитых лет казалось милым и смешным сном.

     Гиль теребил набегающие воспоминания пальцами памяти.

     Он вел машину достаточно быстро, настолько быстро, насколько спешил. За мокрыми стеклами в сером осеннем сумраке проносились огни городских предместий. Мокрый асфальт блестел далеко впереди в желтом свете фар, и на этой огненной ленте время от времени, как дозорные чудища с горящими глазами, всплывали встречные автомобили. Мир, позабытый, но, чувствовал он, желанный, распахивал ему свои объятия. И Гиль всматривался вперед, боясь пропустить, не уловить первое впечатление, первое чувство, которые пробудит в нем первое прикосновение к оставленному им когда-то там осколку жизни.

     Был ли он счастлив в эти десять лет? Хоть однажды?

     Когда его спрашивали об этом, он говорил – да, я счастлив. А как же? Конечно!

     И то, правда, жил не хуже других, ни в чем себе не отказывая. Жил, что называется, в свое удовольствие. Только вот, почему-то, в часы ближе к полуночи, когда вечер опускал тень ресниц своих на землю, когда, растревоженные невидимым верховым ветром, деревья далеким шепотом начинали делиться мудростью своей долгой жизни, он не любил оставаться один. В такие минуты, когда всякий человек был словно блуждающая в космосе одинокая планета, он каждой клеточкой своего прожившего еще один счастливый день тела ощущал, как мало в нем, еще меньше – вокруг, сохранилось теплоты.

     Он замерзал, медленно, незаметно, неотвратимо.

     Это было воздействие зябкого дыхания одиночества. Его яд действовал неспешно, но результат всегда был стопроцентным.

     «Ерунда!» – твердил Гиль, поскорее предавая себя сну.

     И суточный цикл его жизни завершался бессознательно. Без фоновых сновидений. Лишь изредка ему снилось что-то прекрасное и смутно знакомое. Но воспоминаний о сне не оставалось никогда, и утром цикл начинался с чистого листа, и далее прокручивался снова и снова.

     Но все эти годы, сознательно и неосознанно, он стремился к тому, что так редко являлось ему во сне, что виделось, возможно, темным силуэтом на ослепительно ярком фоне.

     И вот теперь, ведя машину, он пытался наивно обмануть себя, посмеиваясь и подшучивая над собой и попросту прогоняя мысли о той сумасбродной девчонке, когда-то давно, десять лет назад и в прошлой жизни пригласившей его на белый танец.

     Оказалось, он не забыл, он помнил ее всегда.

     Девчушка – василек, чудо чудное с голубыми глазами.

     Шутка ли, спустя десять лет вспомнить все!

     А, может быть, ничто и не забывалось?

     «Э-хе-хе, – снова усмехался он. – Придет же такое в голову! А вдруг – и в самом деле? Вдруг ждет? Меня? Чушь! Смех!»