Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     – Так-то, несчастье, – сказал Игорь, посчитав, что дело сделано, и расслабился. И рано расслабился. Что-то мелькнуло у него перед глазами, лязгнули его зубы, и он, отброшенный мощнейшим ударом в челюсть, ткнулся спиной в некую неустойчивую конструкцию, составленную из твердых предметов. Конструкция оказалась штабелем ящиков, которые, словно спелые груши с дерева, посыпались на его незащищенную голову, лишив ее способности воспринимать и сознавать происходящее. А вот если бы указанной способностью он обладал хоть в некоторой мере, он бы имел радость наблюдать, как рядом с ним ложится, раскрыв земле объятья, его ниспровергатель.

     Где-то уже после полуночи, обоих их доставили в ту же городскую больницу, в которую несколько ранее карета скорой помощи привезла и Аллу. Горбуна, похоже, парализовало. У Игоря была сломана челюсть в трех местах, и голову его заковали в специальную маску. В те несколько дней, которые он оставался в больнице, учась жить и кушать в новых для себя условиях, он, проходя мимо раскрытых дверей палаты горбуна, часто останавливался и подолгу смотрел на неподвижное тело калеки. Иногда он подходил к его кровати непосредственно и, с трудом подбирая слова, пытался подбодрить его, проталкивая слова сквозь стиснутые шиной зубы, радуясь удаче, что все они остались целы. Горбун оставался недвижим. Заострившийся нос его, как обелиск, как овеществленный укор человечеству в несправедливости, пронзал пространство. Было видно, как за закрытыми синими веками его глаз бегали туда-сюда зрачки, перед которыми, надо думать, проносились картины его прошлой жизни, одна безрадостней другой. В эти часы, а, быть может, в какой-то определенный момент, он принял решение перестать жить. Просто отринуть от себя все, что несло ему одни лишь страдания. И жизнь покорилась ему, устав, видимо, от его мучений больше его самого.

      Жизнь ушла от него, тихо, по-английски, так, что никто не ожидал. Может быть, поэтому достало у нее сил сохранить для себя Аллу.

     В день, когда второй секретарь райкома комсомола навсегда оставил свой пост, Алла впервые открыла глаза. И это случилось утром.

     Хмурым своим светом утро превратило стену палаты, на которую был направлен ее взгляд, словно в стену тумана. Она чувствовала холод, все еще чувствовала холод той стороны, но она ощущала и легкость, и ей было радостно от того, что туман не приближается к ней, а медленно-медленно рассеивается. Она ни о чем не вспоминала и ничего не загадывала, просто смотрела на туман перед собой и слушала, как отзываются в ней самой звуки пробуждающейся вокруг жизни. И в опустошенной душе ее становилось все светлей по мере того, как набирало силу утреннее солнце. Туман вскоре растаял, как и положено туману, но стену за ним они не увидела, а лишь заповедный луг, на котором, нисколько не пугаясь ее присутствия, резвились солнечные зайцы. То были специальные зайцы, в обязанности которых входило встречать всех, вернувшихся к жизни, и еще – дарить им радость, поскольку радость на Этой стороне.

     Когда в палату вошел врач, у Аллы было уже достаточно сил и оснований, чтобы улыбнуться ему навстречу.

     – Доброе утро! – отреагировал тот улыбкой на улыбку. – Я рад выбору, который вы сделали. И впредь – всегда выбирайте жизнь! Договорились?

     Ей показалось, что врач удивительно молод. Она тоже была молода. Может ли быть такое совпадение случайным?

     Алла искала знаки, добрые знаки, и она их находила.

     О чем думал доктор, мы не знаем, но, на наш взгляд, он слишком долго держал ее руку в своих, измеряя пульс. Впрочем, а почему бы и нет, дело ведь молодое…

     Рассказанная нами история имела и другие последствия.

     Когда Юрка, отсидев за самоволку положенное количество суток, вернулся с гауптвахты в училище, там его уже дожидалось письмо.

     «Милый мой, – писала его далекая и любимая девушка, – постарайся меня понять. Мы должны расстаться. Хотя, казалось бы, разлука для нас вещь привычная, своя сестра, и мы не раз уже ее благополучно переживали, но, в этот раз, пусть она не прерывается. Нам следует забыть друг друга. Поверь, я не устала еще от вечного ожидания, не разлюбила тебя. Но я поняла, что в разлуке такой мы не сможем сохранить в чистоте нашу любовь, такой, чтобы хотя бы в мыслях не изменять друг другу. Если такое случается, а такое случается, считай, что любовь умерла. Не лучше ли прервать нашу песню на высокой ноте, навсегда сохранив в душе тепло нашей любви?…»

     Ла-ла-ла, и что-то там еще.

     Она никогда не умела писать писем, а это ей совсем не удалось. «Считай, что любовь умерла… умерла…» – прошептал он про себя.

     – Что случилось? – спросил подошедший друг Ленька. – У тебя такое лицо, словно ты узнал, что тебе накинули еще пару суток и сейчас же отправляют обратно. На губу.

     Юрка молча протянул ему письмо.

     – Ерунда! – взорвался Леонид, бегло пробежав письмо глазами. – Ты меня прости, но, по-моему, твоя подруга – бывшая – дура. Погоди, вот сейчас мы ей ответим. Такой ответ сочиним…

     – Не спеши, – остановил его Юрка. – Хватит писем. И вообще, думаю, она знает, что делает. Думаю, она права.