Воздушные шары Сальви-Крус (СИ)

     – Ты, Переборцев, учти – вколотил Варченко в Сенькино сознание истину. – Ты коммунист, мы тебя месяц назад принимали. И ты военный человек. Ты офицер. Знаешь, как в таких случаях советские люди поступают? По совести они поступают. Вот ты и подумай, что тебе твоя совесть подсказывает. А если она не подсказывает, я тебе подскажу. Я бы на твоем месте пожертвовал бы эти деньги на постройку, скажем, детского сада в гарнизоне, ты же знаешь, с этим у нас большие проблемы. Для тебя, кстати, ну, или для твоих детей, место в нем всегда будет забронировано. Ты подумай над этим хорошенько, мой тебе совет.

     Он унял у Сенькиной груди своего неумолимого дятла, чуть задержал укоризненный взгляд, качнул картофелиной головы и поспешил, хромая, следом за командиром в кабинет.

     Дверь захлопнулась, словно выстрелила, обрушив на Семена его меру одиночества.

     Грудь болела, истыканная пальцем замполита, кровь бешено пульсировала в бедной лейтенантской голове.

     «Было, все было… – вертелось в голове. – И все не то, не то…»

     – Что было, что не то? – вновь выплыл откуда-то из складок пространства подполковник Варченко. И, покачивая перед носом оторопевшего Переборцева, квадратным костылем пальца, процедил, – Ты мне тут комедию не ломай. Делай, что велено!

     И снова исчез. Семен прождал еще не менее пяти минут, но замполит больше не появился.

     И вот тогда, очень остро, как никогда прежде, Семен почувствовал, что он один. ОДИН! Во всем белом и цветном свете, один во вселенной! И так горестно, так жутко вдруг сделалось ему, что перестало хватать воздуха для дыхания. Он и не дышал. Он перестал заглатывать воздух – ничто не изменилось.

     А за окном, у которого последние полчаса то ли жил, то ли был Семен, все сильней разыгрывалась вьюга. Она стонала и выла, и наваливалась на стекло своей жгучей морозной плотью. И что-то, но нет, не сердце, другое, так же стонало, и выло, и билось, и жгло в груди лейтенанта.

     Под конец рабочего дня к Семену подошел секретарь комитета комсомола части, освобожденный, между прочим, штатная единица. Целый капитан!

     – Слушай, Сеня, – сказал он. – Я все знаю.

     «Да что ты знаешь, ой?» – возразил ему про себя Семен.

     – А ты не сомневайся, – стоял на своем комсомолец, – у меня работа такая – все знать. Уметь не обязательно, ха-ха! Но – быть всегда в массах, в гуще событий, быть в курсах, наконец! Теперь пару слов по делу. У меня сегодня крайний в этом году комитет комсомола, заседание. Я думаю, что мы пригласим тебя, и ты выступишь перед нами, твоими товарищами боевыми. Думаю даже, что мы тебя уже пригласили. Вот и выступи, поведай нам, не вдаваясь в подробности, а лучше – со всеми подробностями, расскажи, что, как и почему. И, главное почем, ха-ха! Не тушуясь, дашь всему свою принципиальную комсомольскую оценку. Возражения возможны, но они не принимаются. Я понимаю, что трудно, но ты уж выступи, облегчись, так сказать, перед товарищами. Могу наметить тебе твое выступление, тезисно. Скажешь, что полюбил, что бескорыстно, что знать ничего не знал про проклятые миллионы, а теперь, узнав, от всего отказываешься, навсегда оставаясь верным идеалам коммунизма. И вот это будет правильно. Смекаешь, как своевременно все прозвучит, какую окраску будет иметь твое выступление? И дело примет совсем другой оборот. Уверен, это будет сильный и своевременный ход.

     Семен оторопело смотрел в лоснящееся лицо комсомольца, ощущая, наблюдая в режиме реального времени, как его с головой накрывает лавина абсурда.

     Но продолжал барахтаться, сопротивляться изо всех сил.

     – Не могу, – уклончиво, но твердо отверг он заманчивое, практически дисконтное предложение комсомольского вождя.

     – Почему не можешь? – не понимал такой его вопиющей глупости секретарь.

     – Неположено мне, – со вздохом проведал ему свою тайну Семен. – Я ведь больше не комсомолец.

     – А черт, точно! – быстро сообразил секретарь. – Мы же тебя порекомендовали, так сказать. В светлый путь. А и ничего, выступишь перед своими младшими товарищами, это даже еще лучше будет. Потренируешься перед партбюро…

     Сенька идеологически преступно молчал.

     – Согласен? Согласен! – по-своему понял его молчание комсомолец. – Ну, и чудно! А после мы пойдем все вместе в кафе, возьмем сухого вина и шоколада, посидим, поговорим по душам, проводим Старый год, попоем комсомольские песни. Пообщаемся в неформальной обстановке, в кругу товарищей, и никто нам этого не запретит. Насколько помню, ты еще ни разу не участвовал в наших комсомольских мероприятиях.

     – Да пошел ты! – прорвало, наконец, Семена, и он, сжав кулаки, надвинулся истыканной замполитским костылем грудью на секретаря.

     – Тише, тише! – понял его возбужденное состояние опытный молодежный вожак, утвердив для предосторожности перед собой барьер раскрытых ладоней. – Не нервничай, я же все понимаю. Поговорим позже. Предложение остается в силе!