Воздушный мост

Время уже давно перевалило за полдень, когда из плотных облаков, затянувших небо, над Хвойной стали появляться тяжелые воздушные корабли. Выстроившись цепочкой, они стали заходить на посадку. Эскадрилья В. А. Пущинского возвращалась из очередного рейса в Ленинград.

После приземления самолеты подрулили к левой стороне аэродрома, где в сосновом бору в здании бывшего детского санатория размещался эвакогоспиталь. В тот день ПС-84 привезли из Ленинграда рабочих Кировского завода и около ста раненых бойцов и командиров.

Едва командир эскадрильи ступил на землю, он, как и остальные летчики, почувствовал, с каким нетерпением и тревогой их здесь ожидали.

У стоянок собрались почти все, кто работал на аэродроме. К Пущинскому подошел Семенков. Летчики увидели среди встречавших знакомых.

— Смотри, Владимир Александрович, — воскликнул Семенков, — моя хозяйка с пацанами пришла!..

— Да тут вся Хвойная, считай, собралась. Летчиков окружили девушки из санитарной команды.

В глазах — любопытство. Видно, очень хотелось им порасспрашивать о полете в Ленинград. Но время торопило, было не до разговоров.

Невысокого роста бойкая девушка все-таки не удержалась от вопроса:

— Наверное, страшно в небе?

А у самой в глазах недосказанное: «Все ли вернулись?»

— Небо как небо — голубое. Слетали нормально. Видите — живы, здоровы.

— А как тебя зовут, шустрая? — спросил командир эскадрильи.

— Римма.

Назвав себя, девушка хотела было что-то сказать… Летчики, конечно, не могли догадаться, как подмывало Римму Нечаеву пригласить их, молодых, симпатичных, на танцы, объявление о которых они позднее прочли.

— Когда ПС-84 первый раз улетали из Хвойной в Ленинград, мы, работавшие тогда на аэродроме, провожали летчиков с тревогой на сердце. Ведь как-никак надо было лететь через кольцо блокады, — рассказывала нам Римма Модестовна Нечаева, учительница начальной школы, которая сейчас размещается на территории того самого эвакогоспиталя. — А когда летчики вернулись, радости нашей не было конца.

Чего там греха таить, прошло каких-то несколько дней, как они прилетели в Хвойную, и многие наши девчонки потеряли покой и сон, а попросту повлюблялисъ. Правда, тщательно скрывали это. Разве только когда летчики улетали в очередной рейс и прощались, некоторые из нас не выдерживали и ревели — кто открыто, а кто тайком. Ревели и когда они возвращались. Это уже от радости.

Ну, а тот день для нас был и радостным и грустным. Самолеты привезли много раненых. Мы переносили их в госпиталь. Одного перебинтованного с головы до пят летчика сопровождал молоденький лейтенант.

— Летчик-истребитель, командир мой, — проговорил лейтенант. — Жизнь мне спас, а сам… вот как вышло!..

Дрожащими пальцами он вынул папиросу, закурил. Видя, как тяжело лейтенанту в эти минуты расставания с боевым другом, я стала успокаивать его: «Ничего, мол, молодой. Все заживет… Еще встретитесь…» Несем мы носилки, а я все что-то говорю, говорю лейтенанту. Потом присмотрелась к его командиру и глазам не верю: лицом совсем молодой, а голова — седая.

Много волнений было в тот день у находившихся на аэродроме. Радовались, что начал действовать воздушный мост. В то же время, глядя на раненых, на осунувшиеся лица прилетевших ленинградских рабочих, переживали за них, за Ленинград. Приуныли и мы, девушки.

Заметил это пехотный лейтенант на костылях, которому помогли выбраться из самолета. Обернулся к нам:

— Что, красавицы, невеселы?

И представился:

— Алексей Тарасов. Легко тяжелораненый. Хожу, бегаю и пляшу на своих, на четырех.

— Какое уж тут веселье, — ответила я. — Вон вы, бедненькие, все какие. Потанцевать даже не с кем.

— Как так не с кем? — возразил лейтенант и попросил летчика:

— Будь другом, дай-ка мой баян.

Через несколько минут лейтенант уже сидел на ящике, бегло перебирая лады… И вдруг над аэродромом полилась мелодия «Полонеза» Огинского. К игравшему стали сходиться девушки и юноши, работавшие на аэродроме, ходячие раненые, ленинградские рабочие, летчики, техники.

— Вон сколько кавалеров! — лейтенант внезапно оборвал полонез, заиграл плясовую, притопывая здоровой ногой и галантно приглашал: — Танцуйте, дорогие дамы и кавалеры!

— Это были грустные и трогательные минуты, — вспоминает Римма Модестовна. — Молодец лейтенант! Он тогда всех расшевелил — и раненых и нас. Повеселели и рабочие-кировцы.

…Не прошло и недели после перелета эскадрильи в Хвойную, а Пущинскому казалось, что это все было давным-давно — и сбор на Внуковском аэродроме, и волнения перед вылетом, и сам перелет и встреча в Хвойной.