Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

– Ось, лыста вид нього чытаю, – не слушая Ярика, продолжала бабушка. – Пыше, що згадуе нашу хату, и садочок, и яблуню у садочку, и яки на ний яблучка рослы – гарнэньки, румъяни, смачни. Вышлы мэни, пыше, бабулю, оти яблучка з нашойи яблунькы. Покуштую яблучка и хату нашу згадаю, и садочок биля хаты, и яблуню у садочку… И сальця домашнього вышлы. А як чэрэз яблучка сальце у посылку нэ влизэ, то ты, пышэ, бабулю, повыкыдуй звидты оти яблука и просто сала вышлы, бо дуже йисты хочэться…

– Вы извините, – сказал Ярик, – а музей нам можно посмотреть?

– Музэй? – Бабушка с недоумением уставилась на него. – Музэй можна.

Она хлебнула из кружки остывший чай и, кряхтя, приподнялась из-за стола.

– Ну пийшлы, – сказала она.

Бабушка водила нас по комнаткам музея, сопровождая экскурсию простыми и бесхитростными замечаниями:

– Отут вин йив… Отут спав… Отут щось соби пысав… Багато пысав. Дуже був працьовыта людына… А нагори в нього майстэрня була.

– Master-room upstairs [61] , – талантливо перевел Ярик.

– Master-room yourself, – учтиво огрызнулся я. – It\'s studio. Can I have a look? [62]

– Он хочет мастерскую посмотреть, – сказал Ярик.

– Yes, очэн хочэт. – Я снова продемонстрировал голливудский оскал, который мог бы послужить наглядным пособием для лекций о вреде курения.

– Вообщэ-то, мы туды просто людэй нэ водымо, – с сомнением произнесла бабушка. – Тилькы экскурсии… Ну гаразд. Для амэрыканьця…

Мы поднялись наверх. Мастерская была небольшой, но светлой комнатой, на залитых солнцем стенах висели офорты, в углу у окна расположился мольберт, а к соседней стене притулилась витрина с живописными принадлежностями, среди которых внимание мое привлекли кисточки – отличного качества, с аккуратно, волосок к волоску, подогнанной щетиной. Дело в том, что помимо уроков английского я занимался тем, что писал картины, а достать в Киеве хорошие кисти на ту пору было делом немыслимым.

– Brushes! [63] – воскликнул я.

– Що? – не поняла бабушка.

Ярик уставился на меня с недоумением. Видимо, это слово выходило за пределы его познаний в английском.

– Brushes! – повторил я, тыча в витрину пальцем.

Ярик безмолвствовал.

– Кис-точ-ки! – с усилием коверкая свою речь, проговорил я.

– Так, – кивнула головой бабушка. – Кысточки. Пэнзлыкы.

– Can I take them? Можно я их… взят? – Я больше не надеялся на Ярика.

– Що значыть взять? – не поняла старушка.

– I\'m a painter too [64] . Я тоже… – Я проделал рукою несколько взмахов, долженствующих символизировать труд живописца.

– Дирижер, – перевел Ярик.

– Idiot [65] , – сказал я. – I\'m… Я ест… художный.

– Он художник, – исправился Ярик.

– И що?

– Ему кисти нужны, а купить негде.

– Нет гдэ, – сокрушенно подтвердил я. – Я их взят… Чут-чут рисоват. Потом вернут…

– Вин що, дурный? – Бабушка уставилась на меня, потом на Ярика. – Поясны оцьому амэрыканському опудалу, що це экспонат.

– Я их помит… Чисти вернут, – продолжал клянчить я.

– Ой, матинко моя, – бабушка схватилась за голову. – И навищо я вас сюды пустыла… Скажи йому, що цэ музэй, що ничого тут браты нэ можна… Що у ных, в Амэрыци, музэйив нэма? Це Шевченка кисти! – рявкнула она мне в лицо. – Розумиеш, бэзтолочь? Шевченка!

– He\'s dead, – добродушно констатировал я. – Он ест… умэр. He doesn\'t need them any more… Они ему болше не нужно… Я помыт и вэрнут…

– Я його зараз прыбью, – сказала бабушка. – Скажи йому, що ниякых кистей вин нэ получэ.

– No brushes, – лаконично перевел Ярик.

– No? – расстроился я.

– Ноу, – подтвердила бабушка. – Ой лышенько, що я такэ кажу… Всэ, з мэнэ досыть. Спускаемось.

Мы покинули мастерскую и спустились в фойе.

– Уси нэрвы мэни потрэпав, падлюка, – тяжело дыша, проговорила бабушка. – Щоб я ще одного амэрыканця до музэю пустыла… Трэба будэ внуку напысаты, щоб вин там у армийи нэ про сало думав, а батькивщыну як слид вид ворогив захыщав…

– Sorry, – сказал я.

– Он сожалеет, – объяснил Ярик.

– Сожалеет… Хиба так можна знущатыся з людэй…

– А давайте он вам что-нибудь в книгу отзывов напишет.

– Хто? Оцей? Йому балакаты мало, вин щэ пысаты хочэ? Що вин там напыше?

– Щось гарнэ. Он хорошо напишет. Приятно же, что даже американцы интересуются Шевченко.

– Гаразд, хай пыше. Тилькы щоб бэз матюков. З нього станэ. Холера така…

Она протянула мне книгу отзывов. Я подумал и написал: «The Eleventh Commandment: thou shalt not borrow from the dead. September 29, 1987. Moses» [66] .

* * *

После истории в музее Ярик несколько раз призывал меня открыть американский охотничий сезон в центре города, но у меня не было настроения. Кроме того, я помирился с Дашей – видимо, только для того, чтобы через пару недель снова с ней поссориться. Подобные перепады стали для нас чем-то хроническим, вроде запоев. Как ни странно, первой на мировую шла всегда Даша. При всем своем эгоизме, она с чуткостью барометра угадывала мое внутреннее состояние и делала шаг навстречу, но делала его так, словно снисходительно прощала меня. А когда я из ощетиневшегося дикобраза превращался в ручного мопса, вновь становилась собой – властной, холодной и неприступной.