Вожаки комсомола

Подытоживая деятельность комсомола Германии за эти годы, Исполком Коминтерна молодежи отметил: «В Германии наш комсомол первым, еще до опубликования «Открытого письма» Коминтерна, осудил курс Рут Фишер. После «Открытого письма» комсомол со всей энергией защищал линию Коминтерна и партийного большинства. Наш германский комсомол принимал горячее участие в ликвидации ультралевого кризиса в Германии. Комсомол также всегда боролся против правых внутри Коммунистической партии Германии. Германский комсомол принимал горячее участие в практической партийной работе и энергично поддерживал партию в избирательной кампании».

Это оценка практической деятельности Хитарова.

«Бессмертны и неоценимы его заслуги в развитии коммунистического молодежного движения в Германии, в превращении его в массовую организацию большевистской закалки, — писал один из ветеранов СЕПГ, Эрих Ауэр. — Всей своей работой Хитаров навеки воздвиг себе памятник в истории немецкого рабочего молодежного движения».

А Рихард Гюптнер и его жена назвали своего сына в честь их друга Хитарова — Рудольфом, и Рудольф Гюптнер в день гитлеровского нападения на Советский Союз пошел добровольцем на фронт и погиб смертью храбрых, защищая родину Рудольфа-старшего — Раффи Хитарова, которого уже не было в живых.

7

Часы на башне английской таможни — шанхайский Биг-Бен — отзвонили пять раз. Времени еще оставалось предостаточно, и он неторопливо пошел по Банду в сторону памятника сэру Роберту Харту.

Желтая лента реки медленно темнела. Вечер принялся за свое рукоделие, вышивая по водной глади многоцветный огненный узор.

На узкой и длинной Фучао-род, куда он свернул с Банда, зажглись десятки наддверных фонариков, которым был придан облик фантасмагорических животных: львов, хмурых длинноусых тигров… Больше всего было драконов.

Он посматривал на этих бумажных драконов, во множестве нависающих над головами прохожих, и мысленно усмехался. «Отправиться тебе сейчас в Шанхай — это все равно что сунуть голову в пасть разъяренного дракона», — сказал ему Чжан Тан-лэй. Он очень уважал Чжана и всегда считался с его точкой зрения. Но относительно поездки в Шанхай их мнения резко разошлись. Чжан полагал, что ни в коем случае нельзя рисковать жизнью представителя, а Хитаров считал, что в жизни каждого наступает такой момент, когда надо переступить через «нельзя», пренебречь риском, не думать об угрожающих тебе опасностях, словом, сунуть голову в пасть дракона, постаравшись, конечно, не допустить, чтобы зубастые челюсти сомкнулись. Впрочем, так ли уж много было у него спокойных дней за почти восемь месяцев пребывания в Китае? Пожалуй, только в Ухани до трагического дня 26 июля, когда Ван Цзин-вэй и его сторонники из левого крыла гоминдана перешли в лагерь контрреволюции. Но и в те первые месяцы своей работы в Китае он не отсиживался в Ухани. Ездил в Кантон, Нанкин, Гонконг, в тот же Шанхай, и всё в условиях строжайшей конспирации. Тайные и явные агенты Чан Кай-ши вылавливали коммунистов, комсомольцев, профсоюзных работников и жесточайшим образом расправлялись с ними. Дабы не «проливать кровь», активистов партии и комсомола живыми зарывали в землю. Одним из первых погиб секретарь Шанхайского комитета комсомола Хуан Лянь-чунь — прекрасный юноша со светлой головой и бесстрашным сердцем.

«И все же Хуан успел ввести меня в курс дел шанхайской организации и помог изучить этот гигантский город», — подумал идущий по Фучао-род европеец, изображающий из себя бульвардье, у которого много свободного времени и никаких дел, кроме как пялить глаза на витрины лавчонок с немудрящими безделушками да на выпорхнувших на свет «ночных бабочек» с замысловатыми и точно лакированными прическами.

Он был в светло-сером легком костюме и широкополой фетровой шляпе. Плаща не взял — вечер, несмотря на ноябрь, стоял жаркий, — но помахивал непременным зонтиком, туго свернутым, с удобной ручкой из гнутого испанского камыша. А очки в золотой оправе с зеленоватыми стеклами — завершающий штрих в обличье молодого и, по-видимому, преуспевающего немецкого служащего, направленного в Шанхай, чтобы принюхаться к запахам южнокитайского рынка. Что-что, а послевоенную Германию он знал как собственную ладонь, по-немецки говорил безукоризненно, владея и «хохдой-чем», и баварским диалектом, что особенно важно, ибо по паспорту он как раз и являлся баварцем.

Остановился он в Вейда-отеле на авеню Жоффр. Дороговато, конечно, но все же в возможностях посланца концерна «И. Г. Фарбениндустри». Просторные номера с ванной и душем, бары, бассейны, множество уютных уголков для отдыха и деловой беседы. И цены в ресторане — только ахаешь. Ну он-то к ресторану и близко не подходит. В кафе можно быстро поесть, а главное, без больших затрат.

Он умышленно не позволял себе думать о самом главном… О четвертом повороте направо. И шел очень медленно, останавливаясь и подолгу задерживаясь перед витринами.