Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля

На протяжении двух лет у товарища Орджоникидзе наблюдались от времени до времени приступы стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы. Последний такой припадок, протекавший очень тяжело, произошёл в начале ноября 1936 года.

С утра 18 февраля никаких жалоб т. Орджоникидзе не заявлял, а в 17 часов 30 минут, внезапно, во время дневного отдыха почувствовал себя плохо, и через несколько минут наступила смерть от паралича сердца».

Врачебное заключение подписали виднейшие авторитеты в области медицины — нарком здравоохранения СССР Г. Каминский, начальник Лечсанупра Кремля И. Ходоровский, консультант Лечсанупра Кремля доктор медицинских наук Л. Левин, дежурный врач Кремлёвской амбулатории С. Мец. Спустя некоторое время все они были арестованы и репрессированы. В вину им инкриминировали другие дела, но кто знает, не было ли истинной причиной стремление избавиться от опасных свидетелей?

В 1937 году хотя бы малейший намёк на связь между расстрелом наркома здравоохранения Г. Каминского и смертью Г. Орджоникидзе расценили бы как бред сумасшедшего. Даже Н.С. Хрущёв, который на XX съезде первым опроверг сталинскую версию кончины Орджоникидзе от паралича сердца, в речи на похоронах обвинил в его смерти бешеных псов-контрреволюционеров — троцкистов, зиновьевцев и правых.

— Мы, большевики Москвы и все трудящиеся, — говорил он тогда, — посылаем проклятья, ненависть и презрение врагам рабочего класса Советского Союза и рабочего класса всего мира, подлым предателям — троцкистам, зиновьевцам и правым. Это они своей изменой, своим предательством, шпионажем, вредительством нанесли удар твоему благородному сердцу. Пятаков — шпион, вредитель, враг трудового народа, гнусный троцкист — пойман с поличным, пойман и осужден, раздавлен, как гад, рабочим классом, но это его контрреволюционная работа ускорила смерть нашего дорогого Серго.

Н.С. Хрущёву вторил В.М. Молотов:

— Враги нашего народа и всех трудящихся, троцкистские выродки фашизма и иные подлые двурушники, изменническая работа которых на службе обречённой на скорую гибель буржуазии вызывала такие острые и всем нам понятные переживания товарища Орджоникидзе, несут ответ за то, что во многом ускорили смерть нашего Серго. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы, которым были предоставлены такие возможности, могут пасть так низко, скатиться в такую грязную, тёмную яму контрреволюции. Мы знаем, как на это ответить…

В таком же духе были выдержаны речи Ворошилова, Берии, Косарева, других выступивших на траурном митинге 21 февраля 1937 года.

Значительное место в выступлениях занимал пересказ заслуг покойного. Их было немало. Сегодня нелишне напомнить о них хотя бы вкратце, потому что последние события — демонтаж памятника Орджоникидзе в Тбилиси, возвращение прежнего названия столицы Северной Осетии, которая носила его имя более полувека, многочисленные упрёки в том, что он так и не понял до конца, кому служил столь беззаветно, — бросают тень на этого неординарного человека, искажают представление о его противоречивой, во многом трагической личности. В закавказских республиках его всё чаще и смелее называют подручным Сталина, скрупулёзно подсчитывают, сколько вреда нанесла его деятельность грузинскому, азербайджанскому, армянскому народу, и не им только. Вспоминают печально известный «грузинский инцидент», рьяность в осуществлении сталинской идеи «автономизации» Закавказья. Подчёркивают безоговорочную поддержку им плана индустриализации и сплошной коллективизации. Осуждают за командно-приказной стиль работы, экономическую необоснованность ставящихся перед директорами заводов задач, отсутствие элементарной их проработки, волюнтаризм и «потолочный» принцип.

Хрестоматийным стал на всех курсах менеджеров, руководителей совместных предприятий пример экономической безграмотности наркома тяжёлой промышленности, о котором в 1937 году с восторгом писал директор Сталинградского тракторного завода В.В. Фокин. Как-то Серго поручил одному из директоров подсчитать, сколько машин может дать его предприятие. И когда он доложил, нарком спросил: а больше нельзя дать?

— Видите ли, сейчас трудно всё учесть, может быть ещё тысячу натянем.

— А больше нельзя? — повторил свой вопрос нарком.

— Если нужно, можно будет, — ответил директор.

— Может быть, две тысячи машин можно добавить?

— Постараюсь. Все силы приложим к этому.

— Тогда запишем три тысячи машин, — улыбаясь, заявил нарком.