Возлюби ближнего!

— Ну и везет вам, чертям, — сказал прокурор, — этакий клад отыскали. Да он, этот ваш Тарелкин, — редчайший талант. Из него великолепнейший следователь выйдет. Так все крепенько расследовал, так все тщательно документировал, что нам, собственно, и делать-то ничего не осталось.

Еще через два дня в прокуратуре побывал Будринцев. Предъявленное ему обвинение он признал без всяких препирательств. Он только просил подчеркнуть в протоколе допроса, что все содеянное им он задумал в порядке шутки, желая разыграть Чудновского, и теперь глубоко раскаивается в своем поступке.

Обрадовавшись, что все идет в таком быстром темпе, намного опережая установленный график, следователь охотно принял эту версию. И хотя в своем фельетоне Василий Тарелкин особенно настаивал на злостно-хулиганском характере будринцевской чертовщины, следователь счел излишним углублять дело и квалифицировал поступок Будринцева как обычную клевету.

За день до судебного заседания редактор приказал Тарелкину дать большой отчет.

— Имейте в виду, — предупредил редактор, — дело не столько в наказании, которое получит Будринцев по приговору, главное — моральная сторона вопроса. Мы должны показать читателю истинное лицо клеветника! Причем как следует показать! На двести строк!

В небольшом темноватом зале, где заседал суд, пострадавший Алексей Чудновский увидел Надю.

Она сидела в первом ряду и перешептывалась с Будринцевым. Алексей издали поклонился ей, но она то ли не заметила поклона, то ли прикинулась, что не заметила.

Вскоре прибежал Тарелкин с блокнотом невиданно огромных размеров. Из всех карманов его сафьяновой жилетки торчала по меньшей мере дюжина авторучек и карандашей.

— Я ведь записываю почти стенографически, — не без гордости сообщил он Алексею. — Потому и запасся на всякий случай.

Судья спросил у Будринцева, хочет ли он иметь защитника. Будринцев сказал, что не хочет, а на вопрос, есть ли у него какие-нибудь ходатайства, обратился с просьбой приобщить к делу представленную им характеристику с места работы. Суд ходатайство удовлетворил и приступил к допросу пострадавшего.

Тут Алексей встретился взглядом с Надей. Она кивнула ему. Он ответил не менее вежливым поклоном.

Только теперь Алексей заметил, что Надя нарядилась в свое самое красивое театральное платье и полная ее шея охвачена массивной цепью с падающим на пышную грудь золотым крестиком. Она так щедро намалевала ресницы, что и без того крупные черты ее броского лица казались совсем вульгарными.

«Неужели я ходил по улицам с этой отталкивающей девицей?» — спрашивал себя Алексей.

Какая-то дама из тех, кому посещение суда уже давно заменяет книги, о чем-то спросила Надю, и та вместо ответа достала из сумочки газету с тарелкинским фельетоном.

По лицу Нади Алексей видел — она страшно довольна и горда своим близким знакомством с подсудимым.

Показания Алексея вызвали явное недовольство Нади. Говорил он вяло, холодно, будто и не с ним вел Будринцев свою подлую игру, а когда судья несколько раз спрашивал, что, по разумению Алексея, было первопричиной, он неизменно отвечал одно и то же:

— Не знаю. Не могу понять.

Ответами пострадавшего в одинаковой степени были разочарованы и Тарелкин, и Надя. Автор фельетона знал всю подноготную, и нежелание Чудновского распространяться на эту тему лишало его выигрышной возможности дать в своем отчете ранее неизвестные читателю детали.

Что касается Нади, то каждый раз, когда судья обращался к пострадавшему, она что-то нашептывала соседям на ухо и подолгу выжидательно смотрела на Алексея. О, как ждала она, что Алексей назовет наконец ее имя, а затем будет вынужден поведать суду о своих интимных чувствах к гражданке Бурылиной!

Она понимала, что сам Будринцев не захочет признаться, что действовал из ревности, а потому сказать всю правду мог только он, Алексей!

От Алексея, от него одного зависело главное, чего так ждала Надя. Ей хотелось, чтобы суд допросил ее в качестве свидетельницы. Тут уж она молчать не станет, и тогда все, кто сидит в зале, узнают, на что способны влюбленные в нее, Надежду Бурылину, мужчины!

Судья снова задал вопрос пострадавшему, в каких отношениях находился он с обвиняемым и не было ли у них каких-либо столкновений. Надя умоляюще поглядела на Алексея. Да скажи же, скажи! Нет, молчит, пожимает плечами — мол, ничего такого не было.

«Ну и черт с ним! — злится Надя. — Идейность свою показывает. Тоже мне рыцарь нашелся!»

Надя опустила голову. Нервно теребит цепочку. «Как хорошо, — думает Надя, — что с ним у меня все кончено. Не пара он мне. Не пара… Другое дело Будринцев… Благодаря газетному фельетону весь город Будринцева знает. А уж после суда он еще больше прославится!»

Чем дольше размышляет Надя, тем больше злится она на Алексея.

Да разве можно сравнить Сержика с этим психом? Ведь до чего одурел человек! Вместо того чтобы обрадоваться тогдашнему ее приходу и бежать с нею в загс, он форменным образом выгнал ее из квартиры!

Нет, что бы там ни твердила мать, а Чудновский ей не подходит. Будринцев — вот это да! Вот это личность! Прогрессивный! Современный молодой человек!