Возлюбленная герцога

От злости и досады ей захотелось кричать. Но она лишь сделала шаг к нему, подняла руку и схватила его за уже потрепанный ворот рубашки в том месте, где веревка, которой он обвязывал лед, протерла дыру в тонком полотне. Дернула, довершив то, что было начато во время драки – разорвала, обнажив ободранное плечо, а на нем букву «М», которую оставил его отец, – белый, выделяющийся на воспаленной красной коже, страшный шрам.

– Вот эта причина!

Он отшатнулся, когда она отпустила рубашку.

– Ты всегда будешь принадлежать ему. И мне плевать, что за песенку ты поешь женщинам из Трущоб. Плевать, как искусно стираешь. Плевать, что карта Гардена врезана тебе в память навсегда или что ты был рожден в его грязи. Ты бросил все это в тот миг, когда предал нас. В тот миг, когда вместо нас выбрал его.

Она замолчала, пытаясь побороть вставший в горле сухой ком.

Пытаясь побороть жжение в глазах. Скорбь по мальчику, которого когда-то любила. По тому, который поклялся никогда не покидать ее. Никогда не делать ей больно.

Тот мальчик лгал.

– Ты всегда будешь Марвиком, – заключила она, глядя ему в лицо, темное от полученных синяков и теней вечера. – А это значит, ты всегда будешь ошибкой.

Грейс сглотнула ком в горле и повернулась прежде, чем он успел что-то сказать. Но он схватил ее за руку прежде, чем она успела уйти. И снова повернул к себе.

– Я никогда его не выбирал.

Она покачала головой, но он не дал ей оттолкнуть его, а крепче сжал руку, удерживая на месте. Надо было вырваться, но она этого не сделала, хотя его прикосновение вызывало ненависть. Грубое. Сильное. Жаркое.

«Вранье». Никакой ненависти оно не вызывало.

И она почти совсем перестала злиться, когда он снова сжал ее ладонь и повторил:

– Я никогда его не выбирал. За свою жизнь я наделал много ужасных вещей. Таких, за которые наверняка проведу целую вечность в адском пламени. Таких, за которые ты меня никогда не простишь. И я признаю все свои ошибки. Но вот с этим я никогда не соглашусь. – В его голосе слышался гнев. Нет. Не просто гнев. Жарче. Ярость. – Я никогда его не выбирал.

Ей хотелось поверить в это. Боже, в мире не было ничего, во что ей хотелось поверить сильнее. Но стоило закрыть глаза, и она снова увидела его, много лет назад, надвигающегося на нее с ножом в руке. Она снова увидела, как год назад, укрывшись в темноте, он наблюдал за пылающим лондонским доком.

Но сейчас… кто этот человек? Совсем другой?

Он взглянул на крышу.

– Я поклялся, что подожду.

Она в замешательстве спросила:

– Подождешь чего?

Он смерил ее взглядом.

– Что тебе нужно?

Опять этот вопрос. Он его уже задавал. На ринге. В саду.

«Что тебе нужно?» – как будто он существует исключительно ради ее удовольствия.

Нет. Не удовольствия.

Предназначения.

Всю свою жизнь она знала, в чем оно. Временно занимала чужое место. Была наградой, защитницей. Нанимателем и другом. Деловой женщиной и переговорщицей, бойцом и шпионом. И в ее жизни не было ни минуты, когда она не знала бы своей цели. Когда не имела бы стратегии.

Когда не знала бы ответа.

Но сейчас, здесь, в тиши перед тем, как день сменится ночью, она, Грейс Кондри, Бесперчаточница, жесткая деловая леди, королева Ковент-Гардена обнаружила, что ответа у нее нет.

Она не знает, что ей нужно.

Она не знает, чего заслуживает.

И она в ужасе от того, чего желает.

– Не знаю, – сказала она. Слишком тихо. Слишком откровенно.

Это признание изменило его, взгляд ужесточился, подбородок напрягся. Он сделал несколько шагов назад, и внезапно – невозможно! – она разозлилась на разделившее их расстояние.

Но разве не она хотела отдалиться? Не она желала, чтобы между ними пролегло бесконечное расстояние? Не она добивалась, чтобы он ушел и больше никогда не возвращался?

Не это ли ей было нужно?

Конечно, это.

Ведь правда?

Он остановился, и эти два ярда показались ей двумя милями.

А затем, перебив сумятицу ее мыслей, он сказал:

– Приходи ко мне, когда поймешь.

Глава 16

Ожидание стало пыткой.

Этим же вечером Эван стоял в центре своей спальни, испытывая страдания после драки в Гардене и схватки с Грейс. Он знал, что из этих двух мучительных болей пройдет только одна.

Он видел, что она хочет его. Чувствовал это, когда они целовались там, на открытой улице. Слышал в ее тихих вздохах, когда она прижималась к нему, доводя его до неистовства.

Что еще хуже, он видел, как она боролась с этим желанием, когда он спросил, что ей нужно.

Ей нужен он, черт побери.

В точности, как ему нужна она.

И он мог бы убедить ее в этом, когда солнце село за крыши. Она могла бы позволить ему пойти следом, взобраться вслед за ней на крышу, сопроводить домой и остаться на ночь.

Могла бы позволить ему снова ее поцеловать и закончить то, что они начали.

Могла бы сказать ему, что ей нужно. И позволить дать ей это.

Но всего этого недостаточно. Он не хотел, чтобы ему просто разрешили быть рядом. Прикасаться к ней. Целовать ее. Он хотел, чтобы она тоже этого хотела с тем же мучительным, всепоглощающим желанием, с каким этого хотел он.

А это значило – позволить ей выбрать его. Прийти к нему. Взять его.