Возлюбленная герцога

– А что, если именно среда аристократов сделала меня бойцом? Что, если с годами я переполнился гневом и ядом, превратившись как раз в такого громилу, от какого ты не откажешься?

Она замерла.

– Что, если я и есть битва? – повторил он уже шепотом. – Если это все, на что я сейчас способен?

Солнце опустилось низко, едва не касаясь крыш, отбрасывая последний свет в переулок, добавляя золота в цвет ее волос, в цвет его глаз – и глаза эти сейчас пылали, глядя на нее.

Глаза, что преследовали ее во снах – единственном убежище, где она могла позволить себе вспоминать их.

Он понизил голос:

– Что, если ты не сможешь потребовать боя, не потребовав сначала меня?

Она просто вдохнуть не могла – такие образы вызвали эти слова.

И воспоминания, нахлынувшие с ними.

Она их не хотела. Не хотела шепота о прошлом. Не хотела смятения настоящего. Не хотела ощущать на своих губах его вкус, не хотела вспоминать, как она рассыпалась на части от его прикосновений.

Он стоял так близко, что она могла к нему прикоснуться.

– Ты собираешься это есть?

«Что?»

Он указал кивком. Она проследила за его взглядом и увидела, что все еще держит в руке наполовину съеденный скон.

– Лепешку, – сказал он. – Собираешься доедать?

Грейс прижала ее к груди.

– Ты просишь, чтобы я ее тебе отдала?

– Будет жаль, если она пропадет.

Она прищурилась.

– Тебе не хватает лакомств, герцог?

Вопрос вызвал в нем мгновенную перемену.

– Да. – Голос опять сделался низким и таинственным. – Господи, да. Целая жизнь, лишенная лакомств.

Она опешила.

Снова эта полуулыбка. Такая знакомая еще с детства.

– Но я хочу не скон.

Он поднял руку к ее лицу, заправил за ухо выбившуюся прядку волос, и Грейс бросило в жар. Она резко втянула в себя воздух.

– Тогда чего?

– Только того, чего хочешь и ты.

Он повернул к себе ее лицо. А затем впился губами в ее губы, скон, из-за которого возник жаркий спор, упал на землю, и Грейс пропала.

Это отличалось от поцелуев той ночью, когда она была в маске, и в парике, и с глазами, подведенными так, что никто бы ее не узнал. Когда он дарил ей тайное наслаждение просто ради наслаждения. Ни прошлого, ни будущего, только настоящее.

Конечно, все было другим. Потому что этот поцелуй длился всегда. Этот поцелуй был обещанием и угрозой, историей и предположением. Он был итогом тех двадцати лет, когда она хотела его, хотя знала, что никогда не получит.

Он был мучительным и сладким, восхитительным и опасным, он обнажал ее здесь, в золотистом свете заходящего солнца Ковент-Гардена, где она еще никогда не оголялась. Где никогда не чувствовала себя настолько в безопасности, чтобы раскрыться.

Но сейчас, когда он обнимал ее, прижимал к себе, она была дома. И ей ничто не угрожало. По крайней мере пока они целовались.

«Не останавливайся».

Эта мысль пронзила Грейс, когда она обвила руками его шею, чтобы удержать его здесь, рядом, как чистое наслаждение.

«Пожалуйста, никогда не останавливайся».

Похоже, он и не собирался останавливаться. Напротив, когда она приподнялась на цыпочки, чтобы сравняться с ним ростом, его руки крепко обняли ее за талию, плотно прижали к телу, состоявшему из мускулов и силы.

Он хотел ее. Так же сильно, как она хотела его.

Грейс вздохнула, поняв это, но звук этот потерялся в поцелуе, когда он зарычал и еще крепче прижал ее к себе. Его большая, теплая рука скользнула по ее спине, поползла вверх, зарылась в непослушных кудрях. В этой ласке не было нежности, пальцы его напряглись, он набрал полный кулак ее волос, удерживая на месте.

Хорошо. Она и не хотела нежности.

Он целовал все сильнее, и она приоткрыла рот, его язык скользнул внутрь. Грейс повторила его движение, стиснув шелковистые пряди его волос. Он не мог насытиться ею. А она не могла насытиться им. Затем он повернул ее, поднял, затолкал за высокий штабель ящиков и бочек.

Притиснул к стене, едва скрывшись от взглядов прачек, прижал ладони по обе стороны от ее головы, удерживая так для поцелуев – все более и более опьяняющих, более и более отчаянных, угрожавших затянуть ее все глубже и глубже.

Грозивших, что она начнет умолять…

«Только не останавливайся».

И тут он своим сильным бедром раздвинул ее ноги, его плоть прижалась к ее ноющему лону, и из горла Грейс вырвался негромкий вскрик – такой тихий, что его услышал только он, но казалось, от этого вскрика он запылал. Она провела руками по его широкой груди – вовсе не такой худощавой, как в прошлом году. Теперь это были сплошные мускулы – новая топография, достойная создания новой карты.

Ее пальцы скользнули по ребру, и Эван резко втянул в себя воздух. Боль. Железный кулак Трущоб. Сломанное ребро. И все же он нашел время, чтобы пофлиртовать и подразнить. Нашел силы, чтобы последовать за ней.

«Я всегда буду следовать за тобой, Грейси. Всегда».

Клятва, эхом донесшаяся через годы.

Одна из его ладоней скользнула ей под пальто, сжала бедро, чтобы удерживать на месте. Когда Грейс качнулась ему навстречу, он разжал руку, скользнул вверх, обхватил грудь.

Они стояли в самом центре Трущоб. В нескольких ярдах от любопытных зрителей. Его нужно остановить.

Но она не хотела.