Возмездие за безумие

– У тебя салфетки тут нет?

Ухов покачал склонённой головой, и не глядя другу в глаза.

– А тряпки какой чистой? – сопли текли из носа, Иванов удерживал их пальцами.

Ухов снова покачал головой, склоняя её ещё ниже.

– Ну ладно, тогда я пошёл, – Игорь встал, давая понять, что разговор окончен.

Виктор, также молча, согласился.

Иванов побрёл к выходу из гаража, медленно, ожидая, что друг его окликнет. Ухов смотрел на его фигуру из-под бровей, не поднимая головы, и надеясь, что друг обернётся. Очевидно, тяжелая сцена этим бы и закончилась, если бы в кармане Игоря не забибикал мобильник: кто-то прислал эсэмэску. Игорь остановился, прочёл сообщение, затем повернулся:

– Это Верка. Пишет, что у вас свет горит.

– Хгаля пришла.

– А-а.

– А зачем ей у нас свет?

– Ей ни за чем. Я тебя искал.

– Нашёл?

– Нашёл.

Разговор не клеился, но тот враждебный тон, каким мужчины говорили еще насколько минут назад, из него ушёл. Теперь просто объяснялись друг с другом.

– А ты куда?

– Домой.

– Тогда и я домой. Пошли вместе?

– Пошли.

И они пошли. Закрыли гараж, оставив в нём пиво, и пошли. По пути снова говорили ни о чём, лишь бы избавиться обоим от той тяжести, что давила горло. Уже войдя в арку двора, Виктор предложил:

– Может по одной?

– А у тебя есть? – Игорю совсем не хотелось идти домой. После того, как он злился на Витю весь день и мысленно уже расстался с ним, теперь всё было иначе. Ухов казался беспомощным и ни в чём, кроме собственной тупости, не виноватым. Никакой похоти к Вере у него тогда на пляже не было. Это Иванов понял после первых же слов Ухова. Действительно, как сказала Вера, природа взяла верх над разумом. Не мудрено. Головы в то утро не варили у обоих. И, внутренне уже простив Витю и оправдав его, Игорь теперь жутко обрадовался предложению. Все-таки ближе и дороже Виктора у него никого не было. Не считая Лены и Веры, безусловно. А если простил, то надо, конечно же, завершить примирение. Виктор тоже это понял и тут же засуетился, как это бывает у прощённого: хочется сразу показать себя с лучшей стороны, чтобы не просто простили, а простили насовсем:

– Ты шо? Как нет? У меня всегда есть. Ты так и знай. И если надо – в любой момент. Понял? Нет, ты понял? – Ухов частил словами, неся всякую ерунду, но именно эти слова окончательно избавили Иванова от боли.

– Да понял, я, Витя, понял.

– Точно понял? – в глазах всё ещё было сомнение: правда ли, так скоро, так великодушно его простили?

Игорь протянул руку, чтобы поставить точку окончательно:

– Понял.

И тут заплакал Виктор. Так же, как до этого плакал Иванов: безудержно, с причитаниями. Стоял, выл, размазывал слёзы и уверял в верной дружбе и любви.

– Сылушай, ара, хыватит а-а, – Иванов прижал Виктора к себе, сдерживая истерику, и пытался шутить.

А потом они поднялись на девятый этаж. Прошли в зал, сели за стол, выпили по первой. Молча. Просто наслаждаясь спокойствием, тем, что всё выяснено, и все точки над «и» поставлены. И, моментально захмелев, уже приготовились продолжить, как вдруг в дверь ворвалась Галя:

– Что, пьёте, пидоры? У ребёнка очередной приступ, а ты, сволочь, только пить умеешь! Юлька мне весь день эсмээски шлёт, что жить не хочет, а ты всё не напьёшься? Скотина! Тварь! Ненавижу! Сам своровал свои деньги, а на Юлечку всё спёр! Оговорил ребёнка, бл. дь! Теперь её в полицию каждый день вызывают. – Галя была взбешена. Иванов, никогда не видевший женщину такой, сжался в углу:

– Галя, да всех туда таскают. Не только Юлю, даже Полин. Это такая у них процедура: допрашивать всех подозреваемых.

– Процедура, говоришь? – Галя накинулась и на Иванова, – А почему же тогда больше всех Юлю подозревают? Не знаешь? А я тебе скажу: потому что вот эта сволочь, родной отец, заявил именно на неё.

– Галя я… – Виктор попытался оправдаться, сказать, что ничего он про дочь полицейским не говорил. Но Ухова кинула в него сумку, с которой вернулась с улицы. Удар получился сильным. Виктор от боли и неожиданности крякнул. Иванов выставил преграждающе руки. Но Галю ничего не могло остановить. Как фурия, она продолжала бесноваться:

– Твари! Никакого сердца! А может ты и не продавал свои машины? Просто так, всех решил на. бать? – Ухова орала так, что Иванов с трудом понимал, что она не просто ругается, но и матерится. Мужики, пригвождённые подобной женской агрессией, не знали что сказать. Смысл обрушившихся обвинений доходил медленно, не из-за хмеля, нет, из-за той грубой формы, в какую облекались слова. Трудно было поверить, что Галя, вся такая утончённая и стремящаяся к совершенству, способна разговаривать таким языком. Но поверить пришлось. Доказательство стояло перед ними уперев «руки в боки», швыряя всё, что попадалось на глаза, и орало. Апогеем зла стала выхваченная из рук мужа рюмка, которую Галя протянула Иванову:

– Налей мне коньяка!

– У нас нет коньяка, – Игорь слышал свой голос, будто, издалека.