Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?

Ельцин с Путиным и их правительства со множеством «либеральных» министров в них (от Гайдара и Чубайса до Кудрина) при экспертном обеспечении со стороны еще более многочисленных системных либералов начисто отбросили идеологическое обрамление горбачевской «перестройки» со всей ее косметикой социализма. Но – что важно подчеркнуть – оставили в неприкосновенности и, опять же, как бы незамеченным главный социальный результат «перестройки» – частное присвоение доходов и прибыли от государственных предприятий и от всего национального достояния основными субъектами выведенной ими на свет «теневой» экономики. А таковыми субъектами стали не только директора предприятий с их администрацией и с руководителями дочерних производств. Не только руководители всех министерств и ведомств со всей их номенклатурой. Субъектом выводимой на свет без правового обеспечения всей «теневой» экономики становился весь властвующий в российском социуме класс – советская бюрократия.

На вопрос, почему системные либералы неспособны увидеть 1991 год как углубление крушения Русской Системы, ответ, на мой взгляд, только один: это рукотворное углубление, а творцами его были и остаются они же сами.

Апология прогрессирующего воровства

Теперь им ничего не остается, кроме как с маниакальным неистовством возносить Ельцина и Гайдара, а вместе с ними – куда уж тут денешься? – выступать апологетами и Путина тоже. Ведь он и есть не только их продолжение, но и вполне естественное их углубление. Он продолжил и углубил их так называемый «либерал-демократизм». Можно даже сказать, что он довел их начинание до логического завершения – «до кондиции», до точки, то есть.

Проще говоря, это означает, что Ельцин с Гайдаром делали вид, а где-то и взаправду пытались нахлобучить западные либеральные ценности на русскую архаику локальных миров и на догосударственный еще (но ставший уже за советские годы потребительски грабительским) утилитаризм. На практике их попытки вылились в высвобождение ставших к тому времени уже криминальными архаичных отношений и в закрепление посредством внеправовой приватизации таких криминальных общественных отношений в качестве господствующих в российской действительности. Поскольку брать природную ренту с промышленных предприятий, большая часть которых работала на войну, было невозможно, «реформаторы» просто-напросто отмахнулись от всей подобной промышленности вместе с занятыми в ней людьми и оседлали те позиции, где ренту можно взять. Так вся российская экономика вполне естественно стала сырьевым придатком настоящего капитализма. А все флагманы этого придатка вместе со всей российской элитой столь же естественно стали российской паразитической компрадорской составляющей мировой экономики.

Как ни парадоксально звучит, но именно так называемые «либерал–демократы» внедрили коррупцию в качестве основного, даже единственного – как наиболее эффективного – способа устанавливать и регулировать отношения между людьми, между бизнесом и властью и даже в какой-то мере между народами. Из-за этого не только у российской интеллигенции, но и во всем социуме в целом наблюдается утрата целей, нравственных принципов и ценностей. Между этикой и социальной практикой образовалась необозримая пропасть.

Путин ничего принципиально нового не привнес ни в расклад рассматриваемых отношений, ни в технологию властвования. Он лишь несколько расширил за счет «своих людей» круг крупных власте-собственников, включил их в эту технологию властвования и сделал все возможное и даже невозможное для того, чтобы это властвование было «вечным».

В чужом пиру похмелье

Главной особенностью прошедшего двадцатилетия стало то, что выход из смутного времени шел в традиционном для русской архаики направлении – к усилению авторитарного начала, его враждебности в отношении любых инициатив и творческих проявлений со стороны населения, вплоть до полного их подавления к концу двадцатилетия.

Что касается многосоттысячных митингов и манифестаций в Москве и в других городах тогда еще Советского Союза в конце 1980-х – начале 1990-х – они были столь же по-русски почвенными, как и многое другое в нашей жизни. Не зря же проницательный русский писатель и непоколебимый до самой своей смерти государственник Александр Солженицын с неприязнью и даже с презрением заметил в наших манифестациях «карнавальные одежды Февраля». Элементы карнавальности в феврале 1917-го действительно были. Они были и в красных бантах на лацканах у членов царской фамилии, и в их лозунгах про свободу и братство. Но в том же феврале была и выраженная в карнавальных одеждах русская почвенность – в виде массовости, спонтанности и антиавторитарной устремленности. (Кстати говоря, своим «государственничеством» лагерник Солженицын сильно отличался от такого же лагерника Шаламова. Солженицын мыслил категориями неприязни к советскому режиму и писал о его ГУЛАГе. А Шаламов думал и писал о неприятии Русской Системы и о подавленном ею человеке.)