Возможности любовного романа

— Мне становится не по себе, даже если это насилие направлено на кого-то другого. Например, однажды я прочитал в газете, как отец с сыном сидели в машине, а на них ни с того ни с сего налетели нацики и стали дубасить по лобовому стеклу бейсбольными битами. Стекло треснуло, и хулиганы накинулись на сидевших внутри бедолаг, которые даже не успели завести двигатель — так быстро все произошло. Их избили до полусмерти и оставили там, окровавленных и засыпанных осколками. Только представь себе: ты сидишь в машине, может быть, даже уже успела пристегнуться, и вдруг на тебя бросаются эти мерзавцы и дубасят по лобовому стеклу. Вот на таких новостях я и рос в девяностых. Здесь, в Брно, несколько раз громили «Стеклянный луг»[78]. Или еще эти постоянные сообщения о бездомных, найденных убитыми на скамейках… Всякий раз, когда я такое читаю, у меня внутри просыпается что-то звериное: ужас вперемешку с жуткой яростью.

— Тут у меня преимущество: я девушка, и на меня вряд ли полезут с кулаками, — сказала Нина. — Помнишь двух идиотов, которые напали на нас в Кракове, когда ты заметил, как они мочатся на витрину? Один тебе сразу дал в глаз, а второй, когда я на него заорала, спрятал руки за спину и сделал вид, что он тут ни при чем. Или как в «Гавану» заявилась та жаба в кожаном плаще? Я шлепнула его по руке, водка разлилась, а он, вместо того чтобы мне врезать, стал меня успокаивать — всякое, мол, случается.

— Значит, ты боишься не насилия, а бессилия…

— Да. Хуже всего, когда тебе и ударить-то некого, — грустно улыбнулась Нина. — Как моей бабушке, которая только после смерти дедушки узнала, что он ее всю жизнь обманывал.

— Значит, ты хотела, так сказать, взять инфаркт за горло?

Нина ненадолго задумалась, а потом тихо, словно бы с трудом, произнесла:

— Я тебе еще не все рассказала.

Я вопросительно взглянул на нее.

— В автобусе ехала еще одна женщина, она потом подошла ко мне на автовокзале в Праге и сказала, что я красивая. Конечно, она не имела в виду физическую красоту. Ей показалось, что я повела себя правильно и не растерялась в нужный момент, когда большинство пассажиров не знало, что делать. Эта женщина пригласила меня на кофе, и мы просидели с ней вместе, наверное, часа два.

— Как славно. А о чем вы говорили?

— Этого я тебе сказать не могу, — неожиданно ответила Нина.

— В смысле? Что это была за женщина? — спросил я, вдруг почувствовав к той незнакомке неприязнь.

— Может, в другой раз расскажу. Прости, я ужасно устала. У меня уже правда нет сил.

как мы могли забыть об этом

Стоял октябрь, было уже довольно холодно и ветрено. Мы вышли к краю равнины, над нашими головами плыли по небу кучевые облака, похожие на свежеубранный хлопок. Казалось, все вокруг постепенно приходит в движение. Я огляделся по сторонам; облака, бегущие над взъерошенной местностью, как будто едва заметно мерцали. Опустившись на скамейку под старым, чуть таинственным дубом, я засмотрелся на траву, растущую у моих ног. Стебли ее тянулись вверх, словно в каком-нибудь документальном фильме о природе, снятом в режиме замедленной съемки. Клочок земли под ногами походил на джунгли Амазонки, увиденные из окна вертолета; трава, извиваясь, устремлялась вверх и как будто молилась мне, стараясь зацепиться за мой взгляд.

Мне так хотелось показать это Нине, но я понимал, что она ничего не увидит. Она была рядом только для того, чтобы присматривать за мной. Я показывал пальцем на траву и смеялся в голос.

Я взял, нет, схватил Нину за руку, и мы двинулись вперед, пересекая равнину, пересекая это бушующее море. Спустя какое-то время вещество словно бы прожгло физические ощущения и просочилось на уровень эмоций, смех незаметно сменился угрызениями совести, взвизги перешли во вздохи, а потом и во всхлипы. Я смотрел на Нину, и по лицу у меня текли слезы. Вот только передо мной стояла не Нина, а Ева, моя первая большая любовь, и я чувствовал себя обязанным сказать ей все, о чем не смог сказать раньше, — что я полностью израсходовал на нее свои детские запасы чувств, которые хранились у меня на спорожиро[79], какое смешное слово — спорожиро, откуда оно тут взялось, выведите его вон; я пришел к тебе, похожий на чистый лист бумаги, а ушел весь исписанный и исчерканный; нет, я знаю, что ты в этом не виновата, мы оба в этом не виноваты, просто оно отдается в нас, как в гулких трубах, — примерно так говорил я Еве, когда Нина вдруг удивленно спросила:

— Ты же сейчас не со мной разговариваешь, да?

— Я знаю, что это ты, — ответил я, коснувшись ее волос, и волосы, которые я трогал, были волосами Евы.