Возможности любовного романа

Значит, ты писал этот роман в неблагоприятных обстоятельствах?

Когда мы с Ниной расстались, я воспринял это как поражение. Где-то в книге я употребляю слово «стыдно», хотя вообще-то стараюсь его избегать. Это то самое, произнесенное шепотом shame, shame, shame из песни Пи Джей Харви. Больше мне, пожалуй, добавить нечего.

И все-таки мне кажется, что здесь попахивает если не нарциссизмом, то эксгибиционизмом уж точно. У любого в жизни случались трудные расставания, но обычно никто не трубит об этом на весь мир.

Зато говорит об этом со своими друзьями, психотерапевтами, новыми партнерами. Нарциссизм, эксгибиционизм… штука в том, что эти ярлыки самоклеящиеся, они липнут почти ко всему, стоит только их немного прижать. У каждого из нас свой характер, у каждого есть что скрывать и что показывать, разве нет? Лучше я скажу тебе, как все выглядело на практике. Когда я написал первую фразу и понял, что ее субъект я действительно отождествляю с самим собой, то решил, что так дело не пойдет. Во-первых, это никакая не литература, а во-вторых, я не намерен выставлять себя на посмешище. Свыкался я с этой ситуацией довольно долго. Многое я смог написать только потому, что заранее убедил себя, будто пишу пробный текст и могу в любой момент его удалить. Прошло время, прежде чем я заинтересовался этой трансгрессией и превратил ее в своего рода тему.

А что именно тебя в ней заинтересовало?

Когда пишешь о себе и о своей жизни, ты будто ныряешь в омут, невзирая на опасные последствия. Поначалу прошлое выглядит нечетким, меняет очертания и чем-то напоминает тест Роршаха. Ты словно смотришь в зеркало и видишь там разных людей. Ладно, да, ты сродни Нарциссу, который глядит на свое отражение на поверхности воды, но потом ты трогаешь это отражение рукой и в итоге погружаешься в него целиком. Постепенно ты каким-то образом научаешься плавать в этом омуте. И вот мне стало интересно, что можно увидеть, если открыть глаза под водой, на поверхности которой дрожит твое отражение. Оказалось, что, погрузившись в свою личность, нужно, как ни парадоксально, обрести некую обезличенность, чтобы найти способность писать о себе.

Только вот эта книга полна отсылок к другим книгам. И, честно говоря, она воспринимается не как подлинная исповедь, а скорее как литературная мозаика.

Мы уже пережили постмодернизм и знаем: если ты вовлекаешь в игру другие тексты, это еще не означает, что ты создаешь нечто неподлинное, неаутентичное. Я включил сюда несколько глав, которые играют с интертекстуальностью, но, по-моему, они не противоречат моему стремлению быть самим собой. Я бы с удовольствием зашел еще дальше и написал бы в какой-то момент: «А теперь посмотрите фильм Touch me not Адины Пинтилие, который посвящен проблеме близости, и переходите к следующей главе». Или: «Читая эту главу, включите композицию Арво Пярта My Heart’s in the Highlands». Или: «Прежде чем продолжить чтение, ознакомьтесь с трактовкой последней гексаграммы китайской „Книги перемен“». Именно поэтому я составил на Ютьюбе и Спотифае плейлист Možnosti milostného románu с музыкой, которая звучит в этой книге. Мы все знаем, что музыка способна передавать эмоции гораздо лучше слов, и мне кажется, что читатель, если он воспользуется этой возможностью, сумеет приблизиться к тому, из чего эта книга родилась. Но, возвращаясь к твоему вопросу: противопоставление интертекстуальности и аутентичности, по моему мнению, — или, точнее, на мой вкус, — несколько искусственно. Художественные произведения — не увядшие букеты смыслов, к которым принюхиваются те, кто эти тексты оценивает или интерпретирует. Художественные произведения — это прежде всего часть реальности, и мы переживаем их так же, как и все остальное.

Я нисколько не против того, чтобы переживать художественные произведения так же, как и все остальное. Я скорее имел в виду — а не переживаем ли мы свою жизнь опосредованно, с оглядкой на эти художественные произведения? Вот ты едешь в Тоскану — и берешь с собой «Тоскану» Голана, вот Нина переезжает в Брно — и фоном играет Леонард Коэн.