Возможности любовного романа o

Студентка XY в своем видео-перформансе касается проблемы коммодификации тела в современной капиталистической практике и в контексте новых классовых различий. В новом тысячелетии пауперизованные студентки из Центральной и Восточной Европы открыли для себя рентабельность собственных тел, значительно возросшую с развитием высокоскоростного интернета. Во времена традиционного капитализма тело было коммодифицировано работой, которую оно могло выполнять, но в эпоху масштабной производственной механизации и компьютеризации тело оказалось освобождено для техник, приносящих удовольствие. Однако эта эмансипация носит ироничный характер, на что и указывает XY в своем перформансе. Если homo faber оставлял в мире материальный след разной степени отчужденности, то homo voluptarius (человек, дарующий наслаждение) воплощает зеркальную солипсичность сексуального экстаза. Обстановка студенческой комнаты, цитаты из разных жанров порнографии, а также идеально воспроизведенный “чек инглиш” – все это позволяет ей указать на…

* * *

“Бу!” – крикнула Нина и выскочила из-за угла.

Я уже про это рассказывал? Нина очень любила вот так выпрыгивать, и с тех пор, как мы начали жить в Брно вместе, мне постоянно приходилось быть начеку. У каждого из нас были свои причуды: я старался вогнать ее в краску, а она пыталась меня напугать.

– Твоя цель по сравнению с моей ужасно примитивна, – дразнил я Нину. – Испуг – это всего лишь рефлекс, а вот краска смущения тесно связана с твоим жизненным опытом, значит, мне нужно точно подбирать слова, намеки и взгляды, чтобы вызвать у тебя приток крови.

– Испугаться может и кошка, – добавил я, – причем выглядит она при этом гораздо забавнее человека. И вообще: ты видела когда-нибудь, чтобы кошки краснели?

– Может, они и краснеют, – возразила Нина, – только под шерстью не видно.

В любом случае в то утро Нина была в ударе. Я выходил из туалета, задумавшись о статье, которую успел там прочитать, когда Нина вдруг выскочила из-за угла. Я замер как вкопанный. Время неожиданно остановилось. Мне было очень хорошо, и, пожалуй, я бы с радостью провел так остаток жизни, если бы Нина, победоносно рассмеявшись, не выдернула меня из блаженного состояния.

Я укрылся в ванной, решив побриться, но Нина, пребывавшая в то утро в невыразимо прекрасном расположении духа, не смогла этого стерпеть и вскоре присоединилась ко мне.

– Бедненький, тебе помочь? Ведь у тебя до сих пор руки трясутся, – сказала она, сияя и пытаясь завладеть бритвой.

– Это скорее ты трясешься от смеха.

– Боишься, что я тебя порежу?

Я сел на край ванны, и Нина стала снимать бритвой пену с моих щек. Поначалу у нее получалось неплохо, но потом она задела мне нос. Сквозь тонкий слой белой пены проступило красное пятно.

– Если хочешь, можешь меня накрасить, – предложила она виноватым голосом.

– В отместку, что ли?

– Ну да.

– Вот будет парочка: я с порезом, ты размалеванная.

– Результат взаимной заботы! – воскликнула она, захлопав в ладоши.

– По-моему, нам не стоит слишком уж перегибать палку.

– И все-таки ты испугался, – сказала она довольно, когда мы стояли перед зеркалом: я с бритвой, а она с кисточкой для туши. – Видел бы ты себя: да на тебе прямо лица не было.

Это был один из тех дней, которые начинаются совсем не так, как заканчиваются. В то декабрьское утро наша угловая комната была просто залита светом, и пока Нина одевалась и кружилась по квартире, за ней, как в диснеевской сказке, носились в воздухе блестящие пылинки. Она уезжала на один день в Прагу, а я собирался в редакцию.