Возможности любовного романа o

Я вышел на кухню, открыл холодильник и достал оттуда йогурт. Срок годности у него истек неделю назад – еще сойдет. Когда я брал из ящика чайную ложку, взгляд мой упал на большую банку злакового кофе на кухонной столешнице. Нина купила его незадолго до нашего разрыва – злаковый кофе пила только она. Правда ли, что, бродя по супермаркету и опуская в корзинку самую большую упаковку кофе, она еще не знала, что через неделю меня бросит?

Я взял телефон и набрал Нину. В трубке еще не успели раздаться гудки, как я оборвал звонок. Мне хотелось услышать Нину, но мне нечего было ей сказать. Вместо этого я стал рассеянно пролистывать список контактов, сохранившийся на сим-карте, произнося имена и фамилии вслух. Некоторые мне уже ни о чем не говорили, но чаще я, конечно, понимал, о ком речь, хотя в последний раз мы общались лет сто назад. Тем не менее алфавитный список меня чем-то успокаивал: там в неожиданном соседстве оказывались одноклассники из гимназии, писатели, разные девушки, которые мне когда-либо нравились, ремонтники, коллеги из “Гостя”, журналисты и бог знает кто еще. Между Яном Свераком и Яном Шульцем встрял автомеханик Ян Шикула, Карел Красный, с которым мы в третьем классе сидели за одной партой, значился по соседству с Карелом Шиктанцем^[84], а тот в свою очередь – с редактором Чешского телевидения Каролиной Кочи. Между этими людьми не было ничего общего, кроме того, что они жили бок о бок в моем телефоне.

Я пролистал список до конца и опять перескочил в начало. Перед именем Нины стоял специальный символ, чтобы никто не мог ее опередить.

В отличие от Линды. С ней я познакомился осенью, в брненской кофейне “СКЁГ”, где я выступал модератором цикла авторских чтений. Линда была абсолютной противоположностью Нины: темноволосая, приветливая и уступчивая. Мы встречались с ней пару раз после Нового года. Интересно, как с возрастом все вдруг становится проще… Созревший плод висел на расстоянии вытянутой руки, и я чуть было не сорвал его, но теперь, пожалуй, предпочел бы вернуть его обратно на дерево. Не стану писать Линде. Никому не стану писать, решил я, выключил телефон и заснул с открытыми глазами, со взглядом, прикованным к заснеженной улице.

Пока я вечера и ночи напролет просиживал в кресле, а днем пытался вести привычную жизнь, Нина не теряла времени даром. Нашла в Праге квартиру – одно из тех нескольких временных убежищ, которые ей предстояло сменить, – а кроме квартиры, еще и подработку: выяснилось, что на кастинги целиком полагаться не стоит, хотя теперь она могла ходить на них регулярно и пару раз принимала участие в разных рекламных кампаниях и съемках для журналов. Иногда мы все-таки созванивались, и я знал, что она изо всех сил старается свести концы с концами. Но когда я впервые навестил Нину в ее пражской квартире, то прямо с порога впал в глубокую меланхолию: в пустой прихожей перед зеркалом, словно объект реди-мейда, стояли ее черные туфли-лодочки, которые она надевала на кастинги, в углу одной-единственной комнаты, совмещенной с кухней, лежал матрас с неубранной постелью, рядом с ним корчился коврик для йоги – больше там не было ничего.

– Хочешь чаю? – спросила Нина.

Вскоре ей все-таки удалось найти вторую кружку, но сесть нам было некуда. Стоя посреди комнаты, мы смущенно прихлебывали горячий “Эрл Грей”, а прохожие за окном спешили на трамвайную остановку, причем каждый второй считал своим долгом заглянуть в квартиру на первом этаже, словно мы были обезьянами в павильоне зоопарка.

– Прости, к чаю у меня ничего нет, все жду, когда рекламное агентство пришлет мне деньги на счет.

Я посмотрел на Нину вопросительно, но она, переступив с ноги на ногу, только улыбнулась бодро и сразу отвела взгляд.

У нее что, нет денег даже на еду? Мне захотелось вколоть ей в задницу транквилизатор, взять ее в охапку и увезти на желтом автобусе обратно в Брно. И все-таки я знал, что моя Барбарелла привыкла бороться и сейчас поставила себе целью суметь позаботиться о себе без помощи родителей, меня и вообще кого бы то ни было.

В итоге где-то в конце января она сама приехала в Брно. В шкафу осталось несколько ее книжек, затерявшихся среди моих, а в кладовке за занавеской – спортивная одежда, которую она забыла в Рождество. Я, как обычно, сидел в кресле у французского окна и наблюдал за тем, как вещи Нины исчезают в ее большой сумке. Нина была одета в узкие светло-голубые джинсы, под белым кардиганом – бежевая водолазка, облегающая упругую мягкость ее груди. Спустя долгое время я вновь почувствовал эту мягкость, когда мы с Ниной при встрече обнялись в прихожей, и с той минуты не мог стряхнуть с себя это ощущение. Я не мог поверить, что Нина спустя полтора месяца ходит по той самой комнате, где мы вместе жили и где мне ее в последнее время так не хватало.

– Будешь что-нибудь?

– У тебя еще остался мой кофе?

– Он даже не раскрыт, – ответил я и, направляясь в кухню, остановился рядом с Ниной.