Возможности любовного романа o

Первая ночь в Италии. Мы сворачиваем на боковую дорогу и останавливаемся на обочине около пастбища; из темноты доносится мычание коров. Мы разминаем задеревеневшие тела, сначала каждый сам по себе, потом вдвоем; твоя спина хрустит, опустившись на мою. Мы съедаем по последнему бутерброду, взятому из дома, а поскольку становится прохладно и идти все равно некуда, то возвращаемся в машину. Ты откапываешь в чемодане крем, хотя мы и договорились, что в подобной поездке вряд ли пригодится что-то, кроме трусиков, телефона и банковской карты. Мы опускаем спинки сидений, и небо простирается перед нами, как экран кинотеатра. Фиолетово-оранжевое облако дополняет очертания горы, восстанавливая симметрию, как будто миру тоже нужно закрыть гештальт.

“С тобой я чувствую себя защищенной”, – признаешься ты. Фары одинокой машины, вынырнувшей сзади из-за поворота, обшаривают нашу спальню. На небе показывается первая звезда.

Тут либо конец каникул, брачная ночь, / либо ночной допрос. Либо поиск заступника, / либо кара, – пишет Владимир Голан в “Тоскане”^[43].

Да, сейчас конец каникул. У тебя выгорели волосы – так их не смог бы мелировать ни один парикмахер, только солнце и вода, прилежные труженики, – а вокруг носа высыпали веснушки. Сколько – не сосчитать, как нельзя сосчитать звезды на лике вселенной.

2.

Мы просыпаемся рано утром. Трава густо покрыта росой, коровы подходят, чтобы поглядеть на нас поближе. За нашими спинами проезжает трактор. Мужичок, восседающий за рулем, замечает, что у тебя вокруг рта белая пена, и удивленно лопочет. Видимо, он не понял, что ты просто чистила зубы.

Лукка, город, который упоминается в первой фразе “Войны и мира”.

Пьяцца-Наполеоне, платаны и первый итальянский кофе. Точнее говоря: cappuccino, caffè americano e brocca d’acqua, per favore. Ты делаешь заказ внутри кофейни, и все вокруг в курсе. Синдром Аниты Экберг.

Голан: Несколько старцев / возле нее сосали сладкое лыко похоти.

“Вот мы и здесь”, – выдыхаешь ты.