Возможности любовного романа o

– Мы будем пахнуть, как близнецы, – сказала она, пока я мылил ей спину своим гелем.

Мы редко принимали душ вместе, но когда такое случалось, минуты, проведенные там, по-моему, сближали нас даже больше, чем занятия любовью. Наши стоящие тела как будто бы делались еще обнаженнее, они в полной мере испытывали силу гравитации, и невозможно было скрыть охватывавшего нас легкого возбуждения. Мы прижимались друг к другу в тесной душевой кабине, вода, льющаяся сверху, прокладывала на нас тропинки, перескакивала с одного тела на другое. Нина намылила мне плечи, грудь и живот… а потом замерла в нерешительности. Могут ли люди касаться чужих гениталий вне сексуального контекста? Как избавить близость от сладкой тирании вожделения? Нам обоим казалось глупым оставлять без внимания половые органы, но одновременно мы испытывали некоторое неудовольствие и неловкость. Так бывает, когда оказываешься за кулисами театра, в актерской гримерке, где два главных персонажа любовной драмы устало смывают грим, уже не пытаясь ничего изображать.

Мы выбрались из душевой кабины. Зеркало над раковиной успело запотеть, и Нина вывела на нем пальцем: Яник и я живем теперь в Брно!

Наконец мы проскользнули обратно в нашу комнату с разбросанными повсюду вещами – день был долгий и на уборку сил уже не оставалось. Соседи закончили наконец возиться с грилем, и мы, выйдя на балкон, присели ненадолго на наш старый белый диван. Он не раз мок под дождем, не раз высыхал на солнце, и эти циклы оставили на нем множество серых пятен, так что он сделался совсем пегим. Мы держали его в углу, увитом диким виноградом, в солнечные дни отбрасывавшим на балкон ажурную тень. Нина положила голову мне на колени, ее ночная рубашка чуть задралась, ненадолго оголив низ живота. Леонард Коэн, старик в костюме и шляпе, пел в пустой комнате, зовя нас и предостерегая:

 

So come, my friends, be not afraid

We are so lightly here

It is in love that we are made

In love we disappear

Tho’ all the maps of blood and flesh

Are posted on the door

There’s no one who has told us yet

What Boogie Street is for

 

* * *

В то лето Нина часами просиживала возле окна за длинным деревянным столом, разложив перед собой бумаги, папки и методички. Учеба редко приносила ей истинное чувство удовлетворения, поскольку шла вразрез с ее непосредственностью, благодаря которой Нина овладевала миром, не нуждаясь в конспектах, тезисных планах и черновиках. И тем не менее она старалась побороть свою натуру. Еще в июне ее приняли в киноведческую магистратуру в Брно, но начать учебу она могла, только сдав в Оломоуце бакалаврские экзамены по богемистике. С чешской литературой у Нины проблем не было, но вот с лингвистикой она мучилась, а главное, понимала, что за три года у нее сложилась на кафедре определенная репутация. Нина была слишком яркой и слишком задиристой, и некоторые преподаватели не могли ей этого простить. Из двадцати человек, сидевших в аудитории, все запоминали именно ее – мы ведь с ней именно так и познакомились.

Я уезжал в Высочину, где в выходные намеревался заняться редактурой своего романа, а Нина должна была остаться в Брно и спокойно готовиться к экзамену. Вещи были уже собраны, и я подошел к Нине, чтобы попрощаться, но она опрокинула меня на диван, улеглась сверху и отказалась вставать. Она была грустной и заметно уставшей – такой я ее еще не видел. Когда ей бывало плохо, она пыталась справиться с этим самостоятельно и выглядела скорее сердитой. Сидящая внутри нее Барбарелла считала, что искать сочувствия, изливать душу или там плакаться в жилетку – значит проявлять слабость. Но теперь, похоже, до слез было недалеко.

– Что случилось? – спросил я, гладя ее по спине.

– Я не хочу оставаться одна, – шепнула она. – Я не справлюсь.

– Ты про учебу или про одиночество?

– Про то и про другое. Я не могу быть одна, когда мне надо с утра до вечера только и делать что зубрить. Давай ты никуда не поедешь и мы вечером пойдем искупаться, а потом поужинаем где-нибудь в центре.

Я посмотрел на голубую афишу «Чудес» Аличе Рорвахер. Мы с Ниной недавно видели этот фильм в кино, и он нам так понравился, что мы украли афишу и повесили ее над диваном. На ней было нарисовано женское лицо, по которому ползают пчелы, причем одна из них вылезала прямо изо рта, как будто внутри у этой женщины был улей.

Тем вечером мы прошлись по нашему тихому району с низкими домиками и ухоженными палисадниками до ближайшего летнего бассейна, и там Нина смыла-таки с себя все напряжение. Ей хватило нескольких гребков, чтобы разогнать застоявшуюся кровь и снова стать собой.

Завернувшись в полотенца, мы сели на шезлонги. Вокруг никого не было, только в бассейне плавали еще несколько человек.