Вознесение : лучшие военные романы

Они вышли на пустую дорогу, таинственно мерцавшую среди ночных полей, туманных лесов, под переливами неба. Ушли от деревни, в морозную пустоту, двое среди необъятной зимней равнины, он впереди, она сзади. Гора темнела, окруженная бессчетными небесными мерцаниями, и он, подняв лицо, тянулся на это мерцание. Шел по дороге в гору, быстрей и быстрей, на минуту забыв о ней, испытывая сладкое, мучительное влечение в эту живую бездну, где чудились бесконечные миры и жизни, среди которых крохотной, едва различимой искрой была отмечена его жизнь. Эта, земная, и та, что продолжится по другую сторону бытия.

— Подожди!.. — позвала она издалека.

Он встал. Ждал, когда она приблизится. Они стояли на горе, отдыхая. Она сказала:

— Ты сейчас шел так быстро… Я хотела поспеть… Не смогла, отстала… Ты ушел один… Я подумала, что когда-нибудь случится такое, и ты уйдешь, а я отстану от тебя… Буду без сил смотреть, как ты удаляешься…

Ему вдруг стало больно. Он тихо обнял ее на пустой дороге. Прижался губами к ее холодной щеке.

Они дошли до леса. Из сумрачной неподвижности, из черных обвисших елей кто-то молча и строго смотрел на них, и не хотелось входить в холодный сумрак, терять над головой просторное небо.

— Устала… — печально сказала она. — Далеко до деревни…

Послышался слабый хруст, перезвон, негромкое рокотанье. По дороге из леса, слабо освещенный, выкатил одинокий автобус. Старый, похожий на допотопную карету, с хрустальными водянистыми фонарями. Остановился подле них. Молчаливый водитель отворил им дверь, и они, благодарные, подсели, устроились на продавленных холодных сиденьях. Автобус катил, поскрипывая изношенным старым железом, нетопленый, ледяной, с мохнатыми от инея окнами.

— Вот так и у нас с тобой… Под старость… Холодный, ледяной автобус с молчаливым возницей повезет нас по пустынной дороге…

Они сошли у дома, смотрели, как удаляется пучок хрустальных лучей, уголек хвостового огня. Окна были темны, в задвижке торчала щепочка — тетя Поля не возвращалась из гостей. С мороза, с обжигающего студеного ветра они вошли в горячую, полную домашних запахов избу. Не зажигали огня. Он помогал ей стягивать телогрейку. С колотящимся сердцем целовал теплый шелковистый затылок. Пугаясь своих движений, ловил под свитером маленькие острые груди. Белую, с голубоватыми полыханьями прозрачных одежд, провел за шаткую перегородку, где у печки на огромной старомодной кровати лежал сенник. «Люблю…» — шептал он, сажая ее в шуршащую травяную глубину. «Люблю…» — повторял, целуя ее плечи, ключицы, вздрагивающий живот. Закрыв глаза, летел в светящуюся бездну, в которой приближалась, налетала на него сыпучая огненная комета. Взорвалась, словно вспыхнули огромные люстры, высвечивая ослепительной вспышкой потаенные глубины мирозданья, в которых на секунду возникли и тут же забылись картины иных миров. Гасли, разлетались искрами по углам избы, оставляя в середине бархатную пустоту. Чуть искрились у образов с бумажной розой, у оконца с плакучим цветком, у печки с чугунками и мисками.

— Люблю, — сказала она.

И не было сил ответить.

Ночью, обнимая ее, просыпаясь в радостном изумлении, видел, как легли на голубую печь лунные тени шиповника, как теплится малиновый лучик лампадки. Слышал, как дышит во сне тетя Поля, как неутомимо трещит за печкой сверчок.

И потом, много лет спустя, нашел на столе ее неоконченный дневник, где она описывала этот «День творенья». И лисицу, и клеверный стог, и ведро, полное звезд, и одинокий вещий автобус. И в конце описания был сочиненный ею стих, начертанный круглым, трогательным, почти еще школьным почерком.

Мы с тобой не венчаны,
Мы в избе бревенчатой.
Наши гости званые —
Шубы, шапки рваные.
Наши люстры — звездами,
Стеклами морозными.
Мы с тобою встречные,
Мы сверчки запечные.

…Полковник Пушков сидел у гаснущей коптилки в разоренном чеченском доме под надзором неусыпных охранников. Вспоминал счастливое время, с которым навеки прощался.

Среди ночи зашелестел мотор, захрустела дорога, брызнул свет фар. В сарае появился маленький рыжебородый чеченец, радостный, возбужденный.

— Не замерзли, Виктор Федорович?.. Немного задержался…

— Мне нужно вернуться в расположение части. Могут хватиться, — сказал Пушков.

— Утром вернетесь. Кто ночью хватится?

— Почему не сейчас?

— Командующий велел вас доставить в штаб.

— Для чего?.. Разве вы не пустили разведгруппу?..

— Пустили.

— Она не прошла?

— Прошла нормально. Без единого выстрела. Маршрут отличный, Виктор Федорович.

— Тогда по договору вторая половина за вами.

— Мы договор не нарушаем. Кавказские люди слово держат. Вторая половина со мной…

Он сделал знак маячившим за его спиной охранникам, и те внесли в тусклый свет сарая, поставили на землю вторую спортивную сумку, почти неотличимую от первой, с тугими, раздувшимися боками. Пушков расстегнул «молнию», сумка была набита пачками долларов, оклеенных крест-накрест банковскими бумажными лентами.