Возраст – преимущество

– Юра, ты уверен, что меня ждет не виселица, а почетный плен и работа по профилю?

– Гарантирую вам это, господин полковник.

– Все же, зачем Советам перебежчик из стана врага, ведь побеждает Союз, а не мы, значит, у вас и подготовка лучше?!

– Если бы вы показали себя отъявленным нацистом, желающим поскорее уничтожить всех и вся, вам была бы уготована одна дорога – на виселицу. Но за то время, что я был возле вас, сумел разглядеть вашу натуру. Вы профессионал, вы хотите работать, хотите быть лучшим. В Союзе у вас будет работа по профилю, врагов у нас много, мы обязательно накажем тех, кто развязал эту никому не нужную войну между нашими народами.

– Я многое бы отдал за возможность работать против американцев и лайми, – хищно сверкнув глазами, полковник Дюррер посмотрел в небо.

Где-то, кажется совсем рядом, слышалась канонада артиллерийской стрельбы, рвались снаряды и мины, стрекотали пулеметы и винтовки, лязгали гусеницами танки и самоходы. Наша Красная армия выходит к логову немецкого зверя. Берлин, долго же мы ждали этого, но сейчас, будучи как никогда близко, я переживал.

Я отлично провел осень и зиму. Полковник Дюррер сдержал слово и переправил меня, раненого, в окрестности Берлина. Поместье не поместье, а добротный двухэтажный дом, постройки прошлого века, стоял в окружении вековых лип и дубов. Меня хорошо приняли здесь, жена полковника, вполне себе симпатичная сорокалетняя женщина, окружила меня заботой и теплотой. Дети семьи Дюрреров были к этому времени уже взрослыми и жили отдельно, имея свои семьи. Старшим ребенком полковника была Эльза, двадцати двух лет от роду, уже являвшаяся вдовой. Она вышла замуж за танкиста, командира батальона, гауптмана Хорса и сейчас в одиночку воспитывала рожденную от него дочь. Младшим в семье Дюрреров был Гюнтер, восемнадцатилетний парень, добровольно ушедший на фронт еще в прошлом году и пока не числящийся в списках погибших.

После ударов наших армий в Прибалтике и Белоруссии немцы быстро покатились назад, на запад, теряя тысячи и тысячи солдат в бессмысленных боях и окружениях. Наша армия перла катком, уничтожая все на своем пути, наверное, именно этот наш каток и заставлял немцев в будущем бояться СССР и дышать через раз. Жаль только, что янки все же заставят их потом вновь конфликтовать с нашей страной, к сожалению, к чему это привело, я не знаю, оказался здесь раньше, чем все закончилось.

Восстановился я уже к новому, сорок пятому году. Чувствовал себя вполне хорошо, еще бы, питание на удивление было отличным, уход еще лучше, а обязанностей не было никаких. Под самый праздник домой заявился сам полковник, с порога объявивший, что все, Германии конец, и что делать дальше, он не знает, так как самое важное для него это спасение семьи. Вот тогда, прямо при жене, я и выложил карты на стол. Начал я просто, прямо предлагая полковнику спасти жену и дочь, с сыном, увы, помочь не могу, так как тот на фронте. Если полковник сможет добиться для него короткого отпуска, то тогда поможем всему семейству. Дюррер, надо признать, меня удивил. Он не вскочил с криками и попытками меня пристрелить, а спокойно поднял на меня свои усталые глаза и произнес:

– Как давно тебя завербовали, Юрий?

Я не отводил взгляд, смотрел прямо и твердо. Что говорить, я привык к этому человеку, он не сделал мне ничего плохого, вся его вина в этой войне состоит в том, что он является отличным специалистом по подготовке диверсантов. Офицер спецназа, так сказать. Я никогда не видел, чтобы он лично кого-то убивал. Та единственная атака на лагерь партизан под Ровно далась ему с трудом. На него давили сверху, он вынужден был действовать, а тут я. После ранения, полученного той ночью в лесу, он не занимался ничем, кроме административной работы в школе абвера, а ко мне и вовсе относился как сыну.

– Немного не правильная постановка вопроса, герр полковник, – я сделал вид, что смутился. – Я никогда и не служил Германии, вот в чем дело.

– Как это? – Глаза полковника Дюррера, казалось, лопнут от удивления. – Ты же громил партизан, ходил к ним в тыл, выдавал…

– Вы лично видели, чтобы я кого-то убивал? Вы помните хоть одного партизана, доставленного мной живым? – Видя непонимание в его глазах, я продолжал: – Я мог бы рассказать вам одну увлекательную историю, но не знаю, готовы ли слушать так долго.

– Рассказывай, я хочу узнать правду. Если тебя беспокоит арест, то даю слово, что не выдам тебя. Ты мне дорог, да и не вижу я смысла в твоей смерти.