Возраст смирения

Всеволод Леопольдович привычным жестом достал из внутреннего кармана пальто паспорт и подал его девушке. Процесс оформления кредита продлился недолго. Вероника, окончательно проснувшись, оказалась деловитой и смышленой девушкой. Она быстро заполнила все необходимые бумаги и дала их на подпись Всеволоду Леопольдовичу. Он бросил взгляд на астрономическую цифру процентов по кредиту и внутренне содрогнулся.

«Это мой последний кредит, – вдруг решил он. – Даю слово!»

Мысленно он пообещал себе, что уже утром пойдет в центр занятости и, не привередничая, согласится на любое предложение. Не окажется работы в банке – устроится охранником в супермаркет или ночным сторожем. Начнет получать зарплату, будет жить в режиме жесткой экономии, отдаст долги, а со временем обязательно обновит оградку на могиле мамы. Эта мысль принесла ему успокоение. Он размашисто подписал бумаги, словно ставя крест на своей прошлой жизни. Вернул их Веронике в обмен на тощую пачку денег и, пересчитав тысячные купюры, положил их в портмоне, которое сразу приобрело давно уже забытый солидный вид.

– До свидания, Вероника, – сказал Всеволод Леопольдович. – Но учтите, что наша следующая встреча будет последней.

Он мог бы поклясться, что при этих словах взгляд девушки стал немного печальным. Она все-таки оценила его и поняла свою ошибку. Но Всеволод Леопольдович не стал внушать ей напрасных надежд. Он был устремлен в будущее, а Веронике было суждено остаться в его прошлом, в которое Всеволоду Леопольдовичу не было возврата.

Массивная стальная дверь с грохотом закрылась за его спиной. Всеволод Леопольдович чувствовал себя так, будто был узником и наконец вышел на свободу. Он не шел, а будто парил над землей. Уже через несколько минут он входил в винный бутик. На пороге его встретил Роман. У молодого человека был вид кающегося грешника.

– Простите меня, – покаянно произнес Роман. – Я вел себя недостойно. Я это понял, как только вы ушли.

Всеволод Леопольдович небрежно махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.

– Надо больше доверять людям, – сказал он. – Где мой коньяк? Вот деньги.

Роман почти торжественно вручил ему бутылку коньяка. И, немного смущаясь, протянул коробку шоколадных конфет.

– Это подарок от заведения, – сказал он. – Возвращайтесь к нам!

Уже уходя, Всеволод Леопольдович обернулся и по-отечески мягко сказал молодому человеку:

– И снимите вы эту сережку из уха, юноша! Без нее вам намного лучше.

Рука Романа метнулась к уху, а взгляд выразил благодарность. Неожиданно Всеволод Леопольдович почувствовал симпатию к нему. В сущности, Роман был неплохим человеком. И по возрасту он вполне мог быть его сыном, если не внуком. Возможно, юноше просто не хватает мудрых наставлений отца, как не хватало их всю жизнь самому Всеволоду Леопольдовичу.

– Я еще вернусь, – пообещал Всеволод Леопольдович, выходя. – И не с пустыми руками. Подарок за подарок!

Он собирался подарить Роману один из своих дисков с музыкой Вивальди. С этого должна была открыться новая страница в книге жизни молодого человека. И это был только первый пункт из плана Всеволода Леопольдовича, который возник в его голове. Он собирался стать для молодого человека духовным отцом.

Роман долго махал ему вслед рукой, в которой была зажата сережка с бриллиантом…

Но сюрпризы этого дня еще не закончились. Во дворе Всеволода Леопольдовича поджидал Костя. Он был неожиданно трезв и даже, судя по всему, успел принять душ. Впервые на памяти Всеволода Леопольдовича за последние годы от Кости не исходил дурной запах. Он даже как-то помолодел, словно с грязью и вонью заодно избавился от нескольких лет.

– Послушай, Всеволод, – глухо произнес Костя, протягивая две сотенные купюры. – Верни мой пистолет. Это последнее, что у меня осталось от прежней жизни. Я не могу с ним расстаться. Пойми меня.

– Я понимаю, – сказал Всеволод Леопольдович, доставая сверток и отдавая его Косте. – И рад за тебя.

На глаза Кости навернулись слезы, и он отвернулся, чтобы скрыть их. Всеволод Леопольдович быстро ушел, не желая его смущать. Он действительно был искренне рад, что Костя осознал всю глубину своего нравственного падения. Это был первый шаг к его перерождению. Кто знает, может быть, ему и удастся, думал Всеволод Леопольдович, поднимаясь по лестнице. Во всяком случае, он хотел, чтобы это случилось.

Дверь в квартиру неожиданно для Всеволода Леопольдовича оказалась открытой. Он хорошо помнил, что запер ее, уходя. Недоумевая, он вошел. И не увидел на вешалке куртки Ирины. Прижимая к груди бутылку коньяка и коробку конфет, Всеволод Леопольдович прошел по квартире. Ирины нигде не было. В комнате мамы было прибрано, а на стуле лежала записка.

«Прости меня за все, – прочитал Всеволод Леопольдович. – И не осуждай. Я сама себе самый строгий судья».

Внезапно Всеволод Леопольдович почувствовал облегчение. Он слишком устал за сегодняшний день, чтобы еще пить коньяк с Ириной и терзаться мыслями о несбывшемся будущем. Оставив бутылку и конфеты в комнате мамы, он прошел в свою комнату. Не снимая пальто, лег на диван.