Возраст смирения

Костя жил в крошечной однокомнатной квартире на первом этаже, из которой вот уже много лет дурно пахло, словно в ней прорвало канализацию, и нечистоты залили пол. Всеволод Леопольдович всегда убыстрял шаг, когда проходил мимо, брезгливо зажимая пальцами нос. От самого Кости, если им случалось встретиться, исходил еще более отвратительный запах.

Некоторое время они безмолвно смотрели друг на друга, причем Всеволод Леопольдович – с чувством неловкости, словно он, сам не желая этого, приоткрыл завесу над чужой постыдной тайной. Костя глядел на него сначала равнодушно, но потом в его глазах промелькнула какая-то мысль, и он, перестав копаться в отбросах, направился к Всеволоду Леопольдовичу.

– Эй, кукушонок, постой! – хрипло закричал Костя, гулко откашливаясь почти после каждого слова. – Разговор есть.

«Кукушонком» называла Всеволода Леопольдовича его бывшая жена, когда злилась на него. Так она издевательски исказила его фамилию, которую, по ее словам, стеснялась произносить в приличном обществе, предпочитая свою девичью.

– А чем ты недоволен? – спрашивала она в минуты примирения, ласкаясь к нему, словно кошка. – Твоя мама подбросила тебя мне, я кормлю тебя и одеваю, а ты требуешь, чтобы я избавилась от всех своих прежних друзей и знакомых. Вылитый кукушонок!

– Не всех, а только мужчин, – робко замечал Всеволод Леопольдович, не решаясь сказать, что в действительности все с точностью до наоборот. Да, их познакомила мама, работавшая в том же вузе, что и Ирина, только в отделе кадров, но квартира, в которой они живут, принадлежит ему, а не ей. И не она, скромный преподаватель с нищенским окладом, содержит его, а он ее, получая солидную зарплату в банке.

Но Ирина только смеялась в ответ, глядя на него своими бесстыжими зелеными глазами.

Всеволод Леопольдович не сомневался, что именно от нее их сосед узнал это прозвище, которое он считал оскорбительным для себя. И это было еще одним доказательством того, что его бывшая жена впервые изменила ему именно с Константином Обручевым, пленившись его мужественным видом. Всеволод Леопольдович долгое время подозревал это, но так и не решился спросить – ни у жены, ни у соседа, утешая себя тем, что о чем не знаешь, того не существует.

Так говорила его мама, закрывая глаза на многочисленные измены мужа. Он был археолог, часто уезжал в экспедиции, а в промежутках между ними изнывал от скуки, развлекая себя поиском артефактов в чужих постелях. Сам Всеволод Леопольдович, когда вырос, всегда придерживался этого правила, считая его, как и мама, одним из столпов житейской мудрости. И в том, что его отец все-таки ушел из семьи, бросив жену с трехлетним сыном, он не видел никакого противоречия с этой философией. Он никогда не разговаривал с мамой об отце, ничего не знал о нем, и тот не существовал для него.

А тогда Константин Обручев только что вернулся из Чечни, где провоевал несколько лет и был неоднократно награжден за неведомые подвиги, о которых он предпочитал никому не рассказывать. Многие женщины в те времена не устояли перед его боевым пылом, который постепенно угас, оставив по себе только тлеющие угли и больную психику, питаемую воспоминаниями о войне, официально именуемой «контртеррористической операцией», словно это делало ее менее бесчеловечной. По причине частых нервных срывов, переходящих в длительные запои, которые должны были принести забвение, но оказались бессильны стереть из его памяти кровавое боевое прошлое, Константина Обручева и отправили в отставку. Никто не интересовался тем, что ничего другого, кроме как воевать, довольно молодой еще офицер не умел, да и не хотел. С тоски и отчаяния он начал пить уже каждый день, потерял работу в частном охранном предприятии, куда сразу после отставки устроился начальником, произведя на работодателя впечатление обилием своих наград. Вскоре его не брали никуда даже рядовым охранником. Прошло не так уж много времени, прежде чем он окончательно опустился и не вызывал у окружающих никаких чувств, кроме брезгливости. Его перестали даже жалеть.

Какое-то время Всеволод Леопольдович очень хотел, чтобы его бывшая жена увидела своего бывшего любовника в его нынешнем виде. Это было бы своего рода возмездием и даже торжеством Всеволода Леопольдовича – и не только над своим соперником, но и над женой, когда-то унизившей своей изменой его мужскую гордость. А потом он забыл о своем мстительном желании и за давностью лет даже перестал винить Костю, вежливо здороваясь с ним при редких случайных встречах. Однако он не даровал индульгенции своей бывшей жене, а почему – старался об этом не думать.

Всеволод Леопольдович знал, что его сосед, когда-то бывший для него сущим проклятием, потому что казался недосягаемым идеалом мужчины, ныне – окончательно спившийся человек, прозябающий на свою воинскую пенсию. Но мусорный бак – это было чересчур. Всеволод Леопольдович испытал потрясение, которое ему не удалось скрыть.