Возраст смирения

Но Костя ничего не заметил. Подойдя, он протянул трясущейся рукой мягкую игрушку, которую, по всей вероятности, только что извлек из мусорного бака. Это был печального вида ослик с полу-оторванным ухом и всего одним уцелевшим глазом-пуговкой.

– Купи, – прохрипел Костя. – Почти даром отдам.

– Зачем мне? – искренне удивился Всеволод Леопольдович.

– Внукам подаришь, – хмыкнул тот. – Не будь жлобом, порадуй детишек.

– У меня нет внуков, – с достоинством ответил Всеволод Леопольдович, с отвращением отпихивая от себя ослика, который своей грустной грязной мордой упирался ему в живот.

– А что так? – удивился его собеседник. – В твоем-то возрасте пора бы иметь. Или Ирка так и не родила?

Всеволод Леопольдович не любил говорить на эту тему, тем более не собирался обсуждать ее с пьяницей соседом.

– Так вышло, – сухо сказал он. – Поэтому ваше предложение, каким бы выгодным оно ни было, меня заинтересовать не может. Оставьте своего осла себе, уважаемый Константин!

Он хотел уже уйти, но Костя не собирался отступать ни с чем.

– Тогда так просто денег дай на бутылку, – нагло потребовал он. – Внутри горит – мочи нет. Не выпью – помру. На твоей совести будет.

Шантаж был слишком грубым, чтобы иметь успех даже у Всеволода Леопольдовича. Он нахмурился и сказал:

– Иди, проспись, и не городи ерунды. – И мстительно добавил, не удержавшись: – А еще боевой офицер в прошлом. Постыдился бы!

Костя вздрогнул, словно его наотмашь хлестнули плетью. Его ноздри зло раздулись, предвещая вспышку гнева. Но искра тут же и погасла, не превратившись в пламя. В старике, в которого он превратился, уже не было достаточной силы, чтобы ответить на оскорбление. Он хотел только выпить, и ради этого был готов стерпеть любое унижение.

– Ну, дай денег, – жалобно произнес он. – И, в самом деле, помру ведь! Не много и прошу – сотни две-три всего. От тебя не убудет, кукушонок.

Всеволод Леопольдович, отличавшийся мягким внушаемым нравом, уже был готов поддаться жалости, но роковое «кукушонок» решило дело не в пользу соседа.

– Нет денег, – сурово заявил он. – До того допился, что слов уже не понимаешь? Ни рубля не дам, ни так, ни за осла твоего.

Костя смотрел на него с отчаянием. Видимо, утро оказалось неудачным, в мусорном баке ничего не нашлось для продажи, кроме детской игрушки, и Всеволод Леопольдович был его последней надеждой.

– Постой, – прохрипел Костя. – Погоди минутку…

На его лице было написано, что он никак не может решиться. Наконец все-таки преодолел сомнения. Бросил ослика под ноги и извлек из кармана своей грязной и разодранной куртки какой-то сверток, развернул его, достал что-то, по всей видимости, чрезвычайно ценное для себя. Он держал эту вещь очень бережно, словно та была крайне хрупкой. После некоторого колебания протянул ее Всеволоду Леопольдовичу.

Это оказался пистолет. Было видно, что за ним тщательно ухаживали, он блестел от недавней смазки.

От неожиданности Всеволод Леопольдович даже отпрянул в сторону, словно увидел в руках соседа ядовитую змею. А затем он рассердился на самого себя за свой невольный, пусть и мгновенный, страх.

– Совсем спятил? – произнес он, оглядываясь, чтобы убедиться, что их никто не видит. – В тюрьму захотел на старости лет?

– На «черном рынке» такой знаешь, сколько стоит? – Не слушая его, сказал Костя. – Тебе по старой дружбе за три сотни отдам.

– Откуда он у тебя? – спросил Всеволод Леопольдович безразличным тоном. Он был равнодушен к оружию. – Тоже в мусорном баке нашел?

– Мой боевой, – с нескрываемой укоризной посмотрел на него Костя. – С войны остался. Жизнь мне сколько раз спасал – и не вспомню. Не смог сдать, когда…

Он не договорил и неожиданно всхлипнул. По его морщинистой, заросшей густой щетиной щеке потекла слеза. Костя сердито вытер ее кулаком. Глаза Кости, словно промытые слезами, неожиданно посветлели, приобрели природный, давно потускневший голубой цвет.

– И отдаешь за три сотни? – с осуждением покачал головой Всеволод Леопольдович.

– В залог, – ответил Костя с таким видом, будто сам верил своим словам. – Выкуплю с первой пенсии. Ты его никому не продавай!

Всеволод Леопольдович хотел спросить, когда у него пенсия, но передумал. И не стал уже ничего говорить, тяготясь создавшейся ситуацией. Всеволод Леопольдович чувствовал себя неловко, как будто это он, а не его сосед, совершал постыдный поступок. Он торопливо достал портмоне, отсчитал несколько сотенных купюр, протянул их Косте. Принял от него сверток, в который тот снова завернул пистолет, и положил его во внутренний нагрудный карман пальто. После чего быстро пошел по направлению к арке, через которую можно было выйти на улицу.

– Не потеряй только! – крикнул ему вслед Костя, сжимая деньги в кулаке. – С первой пенсии!

Его глаза еще слезились. Но взгляд уже снова стал мутным, словно грязное стекло.