Возроди меня

Джеймс. Он все еще размером с ребенка, и почему-то меня это удивляет. Осторожно выдыхаю. Руки дрожат. Я еще никогда не был так далек от понятия «в порядке» и слишком выбит из колеи, чтобы солгать.

– Нет, – отвечаю я и отступаю. Налетев спиной на стену, сползаю по ней на пол. – Нет, – повторяю я, на этот раз не зная, с кем говорю.

– Ого! Расскажи, в чем дело, – не отстает Джеймс.

Не понимаю, почему Кент его не одернет. Отрицательно качаю головой. Это только раззадоривает мальчишку. Он присаживается рядом:

– А почему? Мне кажется, тебе нужно выговориться.

– Отстань, дружище, – наконец говорит ему Кент. – Оставь человека в покое.

Джеймс все равно не убежден. Он пристально всматривается мне в лицо.

– Почему ты задаешь так много вопросов? – не выдерживаю я, подперев щеку ладонью.

– А где твои волосы?

Я поднимаю взгляд на Кента:

– Ты не мог бы его увести?

– Отвечать вопросом на вопрос некрасиво, – сообщает Джеймс и кладет мне руку на плечо.

Я чуть не выпрыгиваю из кожи.

– Зачем ты ко мне прикасаешься?!

– По-моему, тебе нужно с кем-нибудь обняться, – заявляет он. – Хочешь, обнимемся? Мне от этого всегда легче, когда грустно.

– Нет, – резко отвечаю я. – Обниматься мы не будем. И мне не грустно.

Кент словно издевается – стоит в нескольких шагах, сложив руки на груди, и даже не думает прекратить это безобразие. Зло гляжу на него.

– А по виду еще как грустно, – не унимается Джеймс.

– Конкретно сейчас, – сухо отвечаю я, – я ощущаю раздражение.

– Зато тебе лучше! – Джеймс с улыбкой хлопает меня по руке. – Видишь, я же говорил – тебе станет легче после дружеской беседы.

Я удивленно моргаю. Его теория не совсем верна, но, как ни странно, мне действительно легче: раздражение помогло победить страх и сосредоточиться. Руки перестали дрожать. Я немного собрался.

– Ну, – говорю я, – спасибо, что ты такой надоеда.

– Эй, – Джеймс, хмурясь, поднимается на ноги и отряхивает брюки. – Я не надоеда!

– Еще какой, – мстительно сообщаю я. – Особенно для ребенка твоего размера. Когда ты выучишься вести себя тихо? Я в твоем возрасте открывал рот, только когда со мной заговаривали.

Джеймс скрещивает руки на груди:

– Это как понимать – для ребенка моего размера? Что тебе не нравится в моем росте?

Я прищуриваюсь:

– Тебе сколько, девять?

– Скоро одиннадцать!

– Для одиннадцати лет ты слишком мелок.

B ответ Джеймс изо всей силы бьет меня по бедру.

– Уй-я-а-а! – преувеличенно громко кричит он и трясет ушибленной рукой, сердито уставившись на меня: – Чего у тебя ноги такие твердые?

– В следующий раз, – назидательно говорю я, – будешь лезть к кому-то своего размера.

Джеймс щурит глаза.

– Не бери в голову, – говорю я, – еще вырастешь. Я начал расти лет в двенадцать-тринадцать, и если ты в меня пойдешь…

Кент кашляет, и я осекаюсь:

– В смысле, в твоего брата, то ты еще вымахаешь в настоящего верзилу.

Джеймс оглядывается на Кента и расплывается в улыбке, явно забыв о неудавшемся ударе.

– Очень надеюсь, что я пошел в брата, – сияя, сообщает он. – Адам лучше всех, а я на него похож.

Я невольно улыбаюсь. Ну и мальчишка… Он ведь еще и мой брат, но, наверное, никогда об этом не узнает.

– Скажи? – обращается ко мне Джеймс.

Я вздрагиваю.

– Что?

– Адам самый лучший! – повторяет он. – Лучший брат в мире!

– А, ну да, – кашлянув, отвечаю я. – Адам близок к идеалу. Тебе вообще с ним здорово повезло.

Кент предупреждающе смотрит на меня, но молчит.

– Знаю, – не смущаясь, отзывается Джеймс.

У меня в груди что-то сжимается. Я поднимаюсь на ноги.

– Ну, ладно. Вы меня извините…

– Ясно, – кивает Кент и машет на прощание. – Еще увидимся.

– Конечно.

– Пока! – говорит Джеймс, когда Кент ведет его по коридору. – Я рад, что тебе легче!

Отчего-то мне стало хуже. В комнату я возвращаюсь уже без панического страха, но заметно помрачневший. Я так задумался, что едва не пропустил выход Джульетты из ванной. На ней ничего не надето, кроме полотенца. Щеки розовые, глаза большие и яркие. Джульетта улыбается. Как она красива, невероятно красива…

– Хотела взять свежую одежду… Ты не против?

Я качаю головой. Я могу только смотреть на нее. Отчего-то такой реакции ей недостаточно. Джульетта, поколебавшись, хмурится и направляется ко мне.

Мне кажется, что у меня отказывают легкие.

– Слушай, – начинает она.

Но у меня в голове крутится только то, что я должен ей сказать. Как она отреагирует? В сердце теплится зыбкая надежда на положительный исход. Может быть, она поймет…

– Аарон, – Джульетта преодолевает разделяющее нас расстояние. – Ты хотел со мной поговорить?

– Да, – шепчу я как в тумане. – Да.

– Это может подождать, пока я переоденусь? – спрашивает она.

Я не знаю, что на меня нахлынуло.

Отчаяние. Желание. Страх.

Любовь.

Напоминание о том, как я ее люблю, ударяет с болезненной силой. Люблю всякую – невозможную, ожесточенную. Мне нравится, какой нежной она становится наедине со мной, какой доброй она бывает в тихие минуты, как она без колебаний всегда встает на мою защиту.

Я люблю ее.

Сейчас она стоит совсем близко, вопросительно глядя на меня… В голове бьется одна мысль – хочу, чтобы она всегда была в моей жизни!