Возроди меня

Если верить Назире, все наши попытки поиграть в дипломатию и прием у себя на международной конференции лидеров континентов ничего не стоят. Все, ради чего мы трудились, – чепуха. По словам Назиры, Сектор 45 вообще сотрут с лица земли вместе с населением, а не только нашей штаб-квартирой и солдатами. Женщины, дети – все погибнут.

Сектор 45, значит, должен попросту исчезнуть?

Эта новость лишает меня остатков самоконтроля.

Бывшие покои Андерсона огромны – по сравнению с ними комнаты Уорнера просто конура, и когда Делалье оставляет меня одну, я могу насладиться привилегиями своего фальшивого положения Верховной главнокомандующей. Два кабинета, два зала для совещаний, полностью оборудованная кухня, просторная спальня, три ванные, две гостевые комнаты, четыре шкафа, набитые одеждой – сынок-то в отца пошел, – и многое другое. Прежде я не оставалась здесь надолго – мне ведь нужен только офис.

Но сегодня я не спеша осматриваюсь, и у меня вызывает интерес одно помещение, которое я прежде не замечала: смежная со спальней комната, отведенная под чудовищных размеров коллекцию спиртного.

О спиртном я знаю мало.

У меня нет подросткового опыта – я не ходила на вечеринки и только читала о пресловутом давлении коллектива, мне ни разу не предлагали наркотиков и крепкого алкоголя (может, оно и к лучшему). И теперь я как завороженная смотрю на сотни бутылок, идеально ровно расставленных на стеклянных полках вдоль обшитых темными панелями стен. Вся обстановка состоит из двух больших коричневых кожаных кресел и блестящего от лака журнального столика, на котором стоит прозрачный… графин, если я правильно называю, наполненный жидкостью янтарного цвета, а рядом – одинокий бокал. В комнате темно и довольно мрачно, здесь пахнет деревом и чем-то древним, замшелым. Старым.

Ведя кончиками пальцев по деревянным панелям, я считаю. Три из четырех стен отведены под полки со старинными бутылками – всего 736, большинство с такой же янтарной жидкостью. Только пара бутылок с прозрачным содержимым. Я подхожу ближе прочитать этикетки и узнаю, что прозрачные бутылки наполнены водкой – о ней я слышала. А вот янтарная жидкость везде называется по-разному. В основном – скотч. Семь бутылок с текилой. Но в основном в этой комнате Андерсон держал неведомый мне бурбон – целых 523 бутылки. Я слышала, что люди пьют вино, пиво и «Маргариту», но здесь такого не нашлось. Единственная стена, где на стеллажах нет алкоголя, занята коробками сигар и стаканами с искусным резным узором. Я беру один из них и чуть не роняю – он оказывается гораздо тяжелее, чем выглядит. Неужели настоящий хрусталь?

Мне невольно становится любопытно, зачем Андерсону такое помещение. Странная идея – отвести целую комнату под бутылки алкоголя. Отчего не поставить их в шкаф или холодильник?

Присев в одно из кресел, я поднимаю голову, заглядевшись на массивную сверкающую люстру под потолком.

Почему меня сюда тянуло, я сказать не могу. Здесь я впервые чувствую себя в одиночестве, отгородившейся от шума и сутолоки дня. Здесь я действительно одна среди этих бутылок, и отчего-то это успокаивает. Впервые за день я расслабляюсь. Переживания начинают отпускать. Я удаляюсь в темный уголок своих мыслей.

Есть странная свобода в том, чтобы перестать бороться. Свобода есть и в ярости. И в одиночестве. Самое странное, что здесь, в стенах бывшей «берлоги» Андерсона, я наконец начинаю его понимать. До меня доходит, как ему удавалось жить так, как он жил. Он не позволял себе чувствовать, обижаться, не пускал в свою жизнь эмоции. Он никому не был должен, кроме себя, и это приносило ему чувство освобождения.

Эгоизм Андерсона давал ему свободу. Я поднимаю графин с янтарной жидкостью, вынимаю пробку и наполняю хрустальный стакан на столе. Некоторое время я смотрю на стакан, а он смотрит на меня.

Наконец я поднимаю тяжелый хрустальный сосуд. Пригубив, я чуть не сплевываю, сильно закашлявшись, – так обжигает горло. Излюбленное пойло Андерсона оказывается отвратительным: смерть, огонь, масло и дым в равных долях. Я заставляю себя сделать еще глоток этой дряни, прежде чем поставить бокал на стол. На глазах выступают слезы – пробирает до печенок. Я не смогла бы удовлетворительно объяснить, зачем я это делаю, почему мне захотелось попробовать и на что я надеялась, попробовав. Я ни на что не надеялась.

Мною движет любопытство.

И безразличие.

Идут секунды, глаза открываются и закрываются в долгожданной тишине. Проведя пальцем по шву моих закрытых губ, я снова считаю бутылки, думаю, что вкус напитка не так уж и плох, и тут во мне медленно и радостно распускается теплый цветок, рассылая по жилам горячие лучи.

О, думаю я. Ооо…