Возрождение

К понтификату Льва относится одно из главных исторических произведений эпохи Возрождения. Паоло Джовио был уроженцем Комо. Там, а также в Милане и Риме, он занимался медициной; но, вдохновленный литературным волнением, вызванным восшествием на престол Льва, он посвятил свои часы досуга написанию латинской истории своего времени — от вторжения в Италию Карла VIII до понтификата Льва. Ему разрешили прочитать первые части Льву, который со свойственной ему щедростью назвал ее самым красноречивым и изящным историческим сочинением со времен Ливия и сразу же наградил его пенсией. После смерти Льва Джовио использовал свое «золотое перо» для написания хвалебного жития своего умершего покровителя, а «железное перо» — для обвинения папы Адриана VI, который его проигнорировал. Тем временем он продолжал трудиться над своей огромной «Историей времен» (Historiae sui temporis) и в конце концов довел ее до 1547 года. Когда в 1527 году Рим был разграблен, он спрятал свою рукопись в церкви; ее нашел солдат, который затем потребовал от автора купить его собственную книгу; от этого унижения Паоло спас Климент VII, который уговорил вора принять, вместо более срочной оплаты, бенефиций в Испании; сам Джовио был сделан епископом Ночеры. Его «История» и биографии, которые он к ней приложил, получили признание за беглый и яркий стиль, но были осуждены за небрежные неточности и вопиющие предрассудки. Джовио беззастенчиво признавался, что хвалил или осуждал людей, о которых рассказывал, в зависимости от того, смазывали или не смазывали они или их родственники его ладонь.46

IV. ПОЭТЫ

Главной славой этого века была его поэзия. Как в самурайской Японии все, от крестьянина до императора, так и в Риме Льва все, от понтифика до его клоунов, писали стихи; и почти каждый настаивал на том, чтобы прочитать свои последние строки терпимому Папе. Он любил ловкие импровизации и сам был экспертом в этой игре. Поэты преследовали его повсюду с протянутыми рифмами; обычно он как-то вознаграждал их; иногда он довольствовался тем, что отвечал на них латинской эпиграммой extempore. Ему посвятили тысячу книг. За одну из них он дал Анджело Колоччи 400 дукатов (5000 долларов?); а Джованни Аугурелли, который подарил ему поэтический трактат «Хризопоэзия, или искусство получения золота с помощью алхимии», он послал пустой кошелек. У него не было времени прочитать все книги, чьи посвящения он принимал; одной из них было издание римского поэта V века Рутилия Наматиана, который выступал за подавление христианства как изнуряющего яда и требовал вернуться к поклонению мужественным языческим богам.47 Ариосто, который, возможно, показался Льву достаточно заботливым в Ферраре, он дал всего лишь буллу, запрещающую пиратское копирование его стихов. Ариосто был раздосадован, поскольку надеялся на подарок, соизмеримый с длиной его эпопеи.

Потеряв Ариосто, Лев слишком охотно довольствовался поэтами более тусклого сияния и более короткого дыхания. Его щедрость часто вводила его в заблуждение, заставляя вознаграждать поверхностные таланты так же щедро, как и гениальность. Гвидо Постумо Сильвестри, дворянин из Пезаро, энергично боролся и яростно писал против Александра и Юлия за захват Пезаро и Болоньи; теперь он обратился к Льву с элегической поэмой, в которой сравнивал счастье Италии при новом папе с ее смутой и несчастьем в предыдущие царствования; Благодарный понтифик вернул ему конфискованные имения и сделал его своим спутником на папских охотах; но вскоре Гвидо умер (по словам современников) от слишком обильных трапез за столом Льва.48 Антонио Тебальдео, уже прославившийся как поэт в Неаполе, поспешил в Рим на избрание Льва и (по неопределенному преданию) получил от Льва пятьсот дукатов за аппетитную эпиграмму;49 В любом случае папа передал ему управление мостом через Соргу и плату за проезд по нему, чтобы «Тебальдео мог содержать себя в достатке».50 Но деньги, хотя и могут финансировать талант ученых, редко питают гений поэтов. Тебальдео написал еще больше эпиграмм, после смерти Льва стал зависеть от благотворительности Бембо и постоянно ложился в постель, «не имея других жалоб, — говорит один из друзей, — кроме потери пристрастия к вину». Он долгое время жил в покое, лежа на спине, и умер в возрасте семидесяти четырех лет.