Возрождение

Нация никогда не может быть единой и счастливой, если она подчиняется только одному правительству, будь то республика или монархия, как это происходит во Франции и Испании; и единственная причина, по которой Италия не находится в таком же состоянии, — это церковь. Ибо, приобретя и удерживая временное господство, она никогда не обладала достаточной силой и смелостью, чтобы овладеть остальной частью страны и сделать себя единственным государем всей Италии.*103

У нас есть новая идея: Макиавелли осуждает церковь не за то, что она защищает свою временную власть, а за то, что она не использовала все свои ресурсы, чтобы подчинить Италию своему политическому правлению. Итак, Макиавелли восхищался Цезарем Борджиа в Имоле и Сенигаллии, потому что ему казалось, что он видит в этом безжалостном юноше замысел и обещание объединенной Италии; и он был готов оправдать любые средства, которые Борджиа могли использовать для достижения этой героической цели. Когда в 1503 году в Риме он выступил против Цезаря, то, возможно, в ярости от того, что его кумир позволил чаше яда (как считал Макиавелли) разрушить мечту.

За два века разделения Италия настолько ослабла и пришла в социальный упадок, что теперь (по мнению Макиавелли) ее можно было спасти только насильственными методами. И правительство, и народ были развращены. Сексуальные пороки пришли на смену воинскому пылу и мастерству. Как и в дни умирания Древнего Рима, граждане делегировали другим — там варварам, здесь наемникам — защиту своих городов и земель; но какое дело этим наемным бандам или их кондотьерам до единства Италии? Они жили и процветали за счет ее разделения. По взаимному согласию они превратили войну в игру, почти столь же безопасную, как и политика; их солдаты были против того, чтобы их убивали; и когда они встречали иностранные армии, они бросались на пятки и «приводили Италию к рабству и презрению».105

Кто же сделает Италию таковой? Как это можно сделать? Не демократическими уговорами; люди и города были слишком индивидуалистичны, слишком пристрастны и слишком коррумпированы, чтобы принять объединение мирным путем; его нужно было навязать им всеми методами государственного строительства и войны. Только безжалостный диктатор мог сделать это; тот, кто не позволит совести сделать из него труса, а будет наносить удары железной рукой, позволяя своей великой цели оправдывать все средства.

Мы не уверены, что «Князь» был написан в таком настроении. В том самом 1513 году, когда он, по-видимому, был начат, Макиавелли писал другу, что «идея итальянского союза смехотворна. Даже если бы главы государств смогли договориться, у нас нет солдат, кроме испанцев, которые стоили бы фартинга. Более того, народ никогда не согласится с вождями».106 Но в том же 1513 году Лев X, молодой, богатый и умный, достиг папства; Флоренция и Рим, столь долго враждовавшие, объединились под властью Медичи. Когда Макиавелли передал посвящение книги Лоренцо, герцогу Урбино, это государство тоже перешло под власть Медичи. Новому герцогу в 1516 году было всего двадцать четыре года; он проявлял амбиции и смелость; Макиавелли мог с полным правом смотреть на этого безрассудного духа как на того, кто под руководством и дипломатией Льва (и по наставлению Макиавелли) сможет осуществить то, что начал Цезарь Борджиа при Александре VI, — сможет привести итальянские государства, по крайней мере к северу от Неаполя и без гордой Венеции, к федерации, достаточно сильной, чтобы препятствовать иностранным вторжениям. Есть свидетельства того, что на это надеялся и Лев. Посвящение «Принца» Медичи, хотя, вероятно, в первую очередь имело целью найти работу для автора, могло искренне думать об этой семье как о возможных создателях итальянского единства.

Форма «Il principe» была традиционной: она повторяла наброски и метод сотни средневековых трактатов De regimine principum. Но в содержании — какая революция! Здесь нет идеалистического призыва к принцу быть святым, нет призыва применить Нагорную проповедь к проблемам трона. Напротив:

Поскольку в мои намерения входит написать нечто полезное для того, кто это поймет, мне кажется более уместным проследить за реальной правдой вопроса, чем за его воображением. Многие изображали республики и княжества, которых на самом деле никогда не знали и не видели, ибо то, как человек живет, так далеко от того, как он должен жить, что тот, кто пренебрегает тем, что делается, ради того, что должно делаться, скорее погубит себя, чем сохранит; человек, который хочет действовать в полном соответствии со своими представлениями о добродетели, скоро встретит гибель среди стольких вещей, которые являются злом. Поэтому принцу, желающему удержаться на плаву, необходимо знать, как поступать неправильно, и пользоваться или не пользоваться этим в зависимости от необходимости.107