Возрождение

Первый мужчина в судьбе девушки налагает печать на её дальнейшую жизнь. В их непростой семейной жизни сохранила ли она себя как личность или превратилась в тень Моди? Разносторонне одаренная Жанн, прежде всего, была значительно младше Амедео, молчаливее, ответственнее и упрямее его. Семья не поддержала её сомнительный выбор? Ладно! Ей нет дела до семьи. И бедность не смущала её. Модильяни как до Жанн, так и с ней часто голодал, но при этом много пил, курил, не обходил стороной гашиш, сорил деньгами, если они появлялись, и часто менял как жилье, так и любовниц. Жанн голодала, мёрзла, носила стоптанные туфли за неимением лучших, обходилась без модной одежды и днями молчала, но всё это рядом с Моди и без слова упрека в его адрес. Когда закалился её огнеупорный характер? Депрессивные состояния переживали оба. Он мечтал покорить своим искусством мир, но не знал с какой стороны к нему подступиться. Жанн знала, ведала и рассказывала Амедео свои сны.

Сибилла парижская Жанн проявила свой дар в 1919 году за год до смерти Модильяни. Сравните её портреты 1918 года с портретами года последующего, её взгляд отяжелел, впитал темные краски, набрал силу и остроту клинка. Жанн более ничего не хочет знать, кроме того, что её Моди будет очень знаменит, но прежде умрет. И чем быстрее Моди расстанется с этим миром, тем для него лучше. Она рассказывает ему свои сны, часто повторяется, её одержимость снами и идеей бессмертия набирает силу. Модильяни в замешательстве.

– Жанн, дорогая, я хочу жить!

– Моди, ты желаешь славы гораздо сильнее. Ты не сможешь жить без славы, без признания. Я знаю! Ты… не смо-жешь покорить мир, если не ум-решь. Не смо-жешь, не смо-жешь!

– Жанн, ты – ведьма? Я боюсь тебя! Ты одержима и ты убиваешь меня!

Моди в отчаянии выбегал на улицу, чтобы скрыться с её глаз всё равно где.

– О, Бог, но я хочу жить!..

Модильяни пил с каждым прожитым днём больше и больше, обкуривался гашишем до полной потери реальности, и всё для того, чтобы стереть из памяти слова Жанн. Не дождавшись его дома, Сибилла шла на поиски Моди и всегда находила его не раньше, чем под утро то на скамейке, то в канаве, то под столом кафе. Не проронив ни слова, она вела его домой, а утром, когда голова Моди стонала от пьяно-наркотического угара, он слышал от Жанн то, что уже знал наизусть:

– Так ты хочешь покорить мир? Если «да»…

– Жанн, оставь меня. Я уже не художник, я – мусор. Мои работы не стоят и чашки кофе.

Его тошнило и жгло. Он кричал и бранился, желая покоя. Каждый месяц приходила неделя полнолуния, и в эти дни Моди был как сильно внушаем, так и неуправляем в буйстве. А лунные дороги вели и вели его к славе, растворяясь на подступах к ней. Обещали, манили, но всегда обманывали.

– Где ты видишь художника, Жанн? Это не я! Мы оба безумны…

Не счесть сколько раз он замечал, как растворяются в глазницах зрачки моделей, прокрашивая всё пространство пустот.

– Пожалуйста, Моди, нарисуй мои глаза!

– Уже, Жанн! Я нарисовал их! Как вижу сейчас – голубые, холоднее талой воды. Тебе не нравится? Может, в следующий раз получатся лучше?

– Нравится, очень нравится! Ты – хороший художник. Таких… много сейчас. Но если ты умрешь, Париж тебя не забудет…

– Почему?

– Это – Париж!.. Жертвуйте во имя его! И воздастся!.. Моди, милый, тебя ждет слава, весь мир будет у твоих ног… Если ты расплатишься жизнью…

– Жааааанн! Я должен прогнать тебя, чтобы спасти. А если хочу спастись, я должен… бежать от тебя на край света!

– Слава уйдёт к другим, более смелым… Ты… не хочешь бессмертия?

– О, Жаааааанн, умоляю дорогая, это невыносимо!..

Жанна Эбютерн. «Адам и Ева», 1919 год, картон, масло, 81,5 × 59,8 см.

Пинакотека (Pinacoteca de Paris), Париж, Франция.

Адам и Ева в Раю. Что в руке Евы? Яблоко? Или неделимая надвое Душа?.. Когда встретились двое, узнали друг друга и обрели целостность… может ли уйти один, а второй… остаться? Картина написана в последний год жизни Амедео Модильяни и Жанны Эбютерн.

Его стиль письма уже проявлен и зафиксирован многократно. Он сделал всё, что мог. Сибилла, прорицательница, вещунья каждый день подготавливает Модильяни к переходу в мир иной. Его полотна с асимметричными лицами на удлиненных шеях вскоре удесятерятся в цене, но и это не предел. То ли еще будет? Над его «загадками» будут биться умы, приписывая ему, Моди, надуманно высокий смысл. А пока парижский январь 1920 года, больница для бедных, диагноз без тени надежды. Пустота вокруг и лишь одна сияющая грань. Он взбирается на неё и видит, что за гранью его страстей земных возносится в небо грань его земной славы. Таким для него выдался вечер 24 января.