Возрождение

Впервые мы услышали о выставке еще во Флоренции в октябре прошлого года, привлеченные работами Пабло Пикассо. Испанец был другом

Модильяни, творили они в одно время в Париже, и я рассчитывала с помощью Пикассо зацепить начало рассказа о Моди. Вглядываясь в полотна Пабло, я искала в них следы великого вдохновения и не находила даже намека на след. Искушенный Джузеппе также был не далек от разочарования. Помню, как при выходе на улицу подумала: «Модильяни, а ты, скорее всего, не лучше…»

Мы нарезаем круги в поисках парковочного места рядом с Палаццо Блю. Действительность такова, километр в каждом из направлений забит автотранспортом столь плотно, что можно лишь медленно продвигаться вперед без какого либо маневра влево-вправо-назад. Вижу, сколь озабочен поиском парковочного места Джузеппе, и мысленно прошу у Модильяни незамедлительной помощи. Не проходит и минуты как место, словно по волшебству, проявляется пред нами. Оставив машину, направляемся к палаццо и, вот что странно, очередь за билетами на выставку Амедео отсутствует даже в воскресный день. Входим в палаццо и… погружаемся в Модильяни.

Замираю пред полотном «Дорога Тосканы». Моди, неужели ты видел лишь крошечный отрезок своего пути? Своё будущее, как и эту дорогу, ты не мог рассмотреть до горизонта? Несколько кариатид, обилие портретов, «ню», скульптура, посмертная маска… масло, карандаш, гуашь, сангуинья… холсты, бумага, камень… Лестница на второй этаж – справа и слева созвездия натурщиц Модильяни, сегодня они разделили с ним славу, а в те уже далекие от нас дни делили с ним постель. Каждая думала, что именно в неё он влюблен, настолько Моди был интересен, обходителен и… нежен. Он гасил свою страсть, погрузившись в тепло женского тела, и разжигал страсть женскую. Если б он мог, то зарылся б в женщину с головой, растворился б в её крови, а малое время спустя, вылепив себя заново, он смог бы осчастливить мир явлением себя, гения. Но чудо не случилось ни разу. Пристально разглядываю фотографии. Все женщины как на подбор красивы, притягательны, достойны быть избранными.

Добираемся до верхних ступеней лестницы и видим фото-мгновения Жанны Эбютерн (Jeanne Hebuterne). Моди, твоё восхождение к своей женщине растянулось на годы. Много раз ты видел её во снах, а проснувшись, всякий раз брался за карандаш и бумагу. Ты прорисовал её образ настолько, что подготовил себя к безошибочной встрече. Сколько портретных набросков Жанн ты сделал до вашего знакомства?

– Восемь, – отвечает Модильяни.

– К тому времени, когда пути ваши пересеклись, ты уже страстно увлекся женщиной своей мечты. Слава – твоя страсть-доминанта, а женщина из снов?

– Не страсть – Судьба!..

Приближаюсь к посмертной маске Модильяни. На изможденном лице Моди печать страсти. Его страсть велика неимоверно. Она восходит к Абсолютному Творцу сквозь все завесы, разделяющие их. Модильяни трагичен, одинок и зачарован, абсолютно все в миг таинства далеки от него, даже Жанна…

Художник на протяжении всей своей творческой жизни не был ограничен чувством самосохранения. Думается, он разрушал себя, и этот болезненный процесс высвобождал ему достаточно силы, чтобы творить. Однако он был одержим сильнейшей жаждой жить. Допускаю, что эта жажда обусловлена его корнями. Всякий раз, представляясь при знакомстве, художник говорил одни и те же слова: Модильяни… еврей!.. Так Амедео (Иедидия) открыто почитал свои корни. Да, он был итальянцем и ливорнийцем, но, прежде всего, он видел в себе ливорнийского еврея. Еврейский народ, гонимый, преследуемый и потому рассеянный по миру, за несколько тысячелетий впитал в себя и смог с молоком матери передавать своему потомству способность приспосабливаться к любым условиям ради того, чтобы выжить. Жажда жить у Моди была настолько сильна, что даже туберкулез не представлял для него серьезной опасности. В детстве он переболел плевритом, тифом, и выжил. Ему было недостаточно Флоренции и Венеции, ему мечталось о Париже, о славе, о признании его таланта современниками. Италия не могла дать ему то, к чему он стремился. Париж дать мог, но ценой чего? Цена победы над Парижем была высока заоблачно. Амедео верил в свою исключительность абсолютно, он видел в себе избранного, он знал, что Париж даст ему всё. Эта сделка не пугала его: исключительный город для исключительного таланта, один достоин другого. Вот потому-то ему предстояло принять предначертанное – роковую встречу с парижанкой Жанной Эбютерн.

Смотрю на выставочный портрет Жанн… написанный Модильяни в 1918 году. Светлая голубизна

глазных впадин, шляпа, волосы, будто пшеничные колосья. Пока еще не Сибилла… Четко выражена асимметрия лица – это не причуда художника: при расфокусировке глаз эффект асимметрии может наблюдать каждый. Моди всё чаще работает над картинами и рисунками в состоянии расфокусировки глаз, а причина тому ежедневное пьянство и постгашишный синдром. Вот так проявляется одна из черт особого стиля Модильяни.