Возрождение

Он молча развернул упаковку и достал из неё… красное платье «в пол» с длинными рукавами. Леонардо помог мне переодеться. Потом из упаковки появилось платье верхнее, ультрамариновое, бархатное, оно не имело ни рукавов, ни боковых швов, лишь с каждой стороны на талии по три бархатных пуговицы с золотым шитьем скрепляли заднюю и переднюю его половины. Я проснулась, посмотрела на часы. Сон ушел, но ощущение, что мастер да Винчи приходил с подарком, осталось.

История седьмая Амедео Модильяни: эхо страстей

Жанна Эбютерн. «Портрет Амедео Модильяни», 1919 год. Частная коллекция бывшего владельца аукционного дома Sotheby’s Альфреда Таубмана, Нью-Йорк, США.

Разглядеть Амедео Модильяни… не в Париже, в Тоскане – задача не из легких. В очередной раз даю себе шанс увидеть нечто скрытое от посторонних глаз в пелене времени, а всё потому, что вот уже несколько лет меня притягивают к себе гении земли Тосканской. Первым стал Микеланджело, потом открылся да Винчи. Где искать грань прикосновения к каждому? Всякий раз я не знаю это, но ищу и надеюсь на чудо. И знаю, если смогу погрузиться в чувства достаточно глубоко, то нащупаю эту грань обязательно. Лишь так, на мой взгляд, можно приблизить к себе некие моменты бытия гениев, словно и не нет меж нами разделительных столетий, лет. Джотто ди Бондоне, Филиппо Брунеллески, Амедео Модильяни… три имени, три направления очередного поиска… Кто ж откликнется из них? Может, никто.

Погружаюсь в материалы, много читаю про каждого – это период настройки. Затем жду эмоциональной волны. В этот раз ход событий наводит на мысль, что откликнулся-таки Модильяни. Но как близко Моди ко мне в Италии, в России? Накопилось много вопросов к нему. Много «почему?» На них я не нашла ответы в публикациях. И это посыл к поиску: иное, в том числе и бездействие, уже исключено. Я миную неточности и домыслы, если получу ответы на вопросы от самого Амедео. Но смогу ли расслышать, что скажет он? Мне кажется, я уже тону в меланхолии, и она обволакивает меня, как вода, так, что невозможно дышать. А дальше дно – депрессия безысходная, тяжелая, сумрачная. Я – то самое несчастное, одинокое и загнанное существо на свете, которое не имеет права даже на жизнь, и это несмотря на то, что дни мои проходят под солнцем Италии, в тепле, в любви, в неге. Честное слово, не раз и не два меня посещают мысли о суициде, он сможет упростить несусветно усложнившуюся жизнь. Что это? Я еще не осознала до конца и не признала пока, что переживаю многодневную депрессию Модильяни, только она без абсента, гашиша, туберкулеза, проституток и… Жанны. Мне страшно за Джузеппе. Почему он должен жить в одном доме со сгустком негатива? В чем его вина? Неужели такова плата за то, что однажды он взвалил на свои плечи некие обязательства в отношении сумасшедшей русской, которая не может не писать о чем-то без погружения в чужой мир. Он заслуживает лучшего, дорогой Джузеппе, он заслуживает солнечного дня, я же – мрачна, как ночь. Модильяни – это твоя вина, друг!..

Моди, мой любимый итальянский еврей, ты лишен чувства самосохранения! Мне же предстоит в один из моментов оставить тебя, чтоб вернуться на путь свой, но память о тебе будет долгой, она – на всю мою жизнь. Поверишь, я искала твой след в Ливорно, ибо там ты, Моди, появился на свет земной. Ты страстно любил Лигурийское море, в парижский период жизни ты нередко думал, что оно лучшее из всех земных морей. Лазурный берег Ниццы не дал тебе того упоения, что посещало тебя в Ливорно. Ты вглядывался в средиземноморские дали залива Ангелов и шептал: Salute, Livorno[62]…

Салюте, Ливорно! – Джузеппе и я прогуливаемся по набережной, её ты хорошо знал. Морские дали поигрывают солнечными лучами, словно бриллиантами в россыпи. Глаза слепнут от этакого великолепия. Салюте, Ливорно!.. Спускаемся к кромке воды и видим цепочки мокрых камней внушительного размера. Отлив позволяет, перескакивая с камня на камень, уйти в море не замочив ног. На отмелях виднеются колонии морских ежей. Чистейшая вода нежно перебирает водоросли, лижет оголенные камни, и, подобравшись к моим ногам вплотную, вскипает веером брызг. Окунаю ладонь в неё и пробую эту воду на вкус, она столь же солона, как твои слезы, Моди!..

Мы приехали в Пизу в одно из воскресений января ради странной выставки, посвященной магии, астрологии, спиритизму и сопутствующему им оккультному туману. Наше будущее ни совместное, ни раздельное не вызывало жгучего интереса ни у Джузеппе, ни у меня, а потому довольно быстро мы простились с Палаццо конгрессов.

Пиза – это не только Площадь чудес (Piazza dei Miracoli) со знаменитой на весь мир падающей башней и средневековым кафедральным собором Санта Мария Ассунта, это еще и сеть тесных улиц с едва уловимым ароматом моря. Именно здесь, в Палаццо Блю[63], именуемом иначе как Дворец искусств и культуры, в день нашей встречи с Пизой работала выставка творений Амедео Модильяни.