Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея

— Обращаясь к Всевышнему с просьбой простить все прегрешения покойного и даровать ему Царствие Небесное, мы тем самым помогаем его душе обрести вечную жизнь, — подчеркнул батюшка.

Красноярск

4 мая 1960 года — 9 февраля 1962 года

Опять поехал в Новосибирск к архиерею с просьбой. И тут, на моё счастье или на беду, прибыл благочинный Красноярского края. Стал меня приглашать. Я, конечно, согласился. И вот после Троицы я уже с полным расчётом явился в Красноярск.

Регистрацию получил сразу и тут же приступил к своим пастырским обязанностям, — с удовлетворением записывает в дневник о. Серафим.

Будучи 30‑летним иеромонахом, был назначен в Покровский кафедральный собор Красноярска.

Прослужил почти два года. Многое можно было бы припомнить за эти два года. Но остановлюсь лишь на немногом. Квартиру отвели вместе с дьяконом. Но я переночевал там лишь одну ночь. Убежал на другую, не мог с ним лишь из‑за того, что он курит, как мужик.

Теперь один.

Келья — в церковной ограде. Тепло, хорошо. И отдохну, и помолюсь: никто не видит. А на службе бываю каждый день.

Вот так и текли мои денёчки. Много было всяких приключений. А тут ещё Господь дал мне смелости говорить проповеди. Говорю при каждом удобном случае: и при крещении, и при отпевании, и при венчании. Батюшки стали подшёптывать, потом склонять, а потом и доносить, куда не надо было.

Один раз даже вызвали меня в крайисполком. Официальное лицо мне заявило там:

— Вы, кажется, очень увлекаетесь проповедью?

— Нет, — говорю.

И всё‑таки как‑то Господь помог убедить его, что я невиновен.

В Покровском же кафедральном соборе Красноярска после окончания Одесской духовной семинарии служил отец Александр Пивоваров.

Я, как и протоиерей Александр Пивоваров, родом из Алтайского края, — вспоминал отец Серафим, — а, значит, мы — земляки. Нас сроднила вера в Бога, мы многие годы служили у святого Престола Божия в священном сане. Два года мы прослужили вместе в Красноярске. А в 1961 году, во времена Хрущёва, храмы начали закрывать повсеместно, в том числе и в нашей епархии. Настала очередь закрытия и нашего Покровского собора.

Мы с отцом Александром по своей молодости, ревности о вере проявляем энтузиазм: пытаемся защитить собор. Приглашаем людей стоять на страже. Не знали мы, что уже были подготовлены документы к плановому закрытию. Мы же уполномоченному по делам религии всю картину «закрытия по просьбе трудящихся» испортили.

Листовки на машинке отпечатали: «Все встанем на защиту собора и не дадим его закрыть».

И распространяли их среди верующих. Назавтра же одна из листовок оказывается на столе у уполномоченного.

И почему‑то вдруг ему показалось, что это дело моих рук:

— Это отец Серафим затеял!

В то время у меня как раз была немецкая печатная машинка, купленная в комиссионке. И у отца Александра была новенькая машинка.

Кагэбэшники пошли по квартирам, стали у всех нас машинки проверять. И тут — такой промысел Божий — ко мне старший брат в гости приехал. А у него две девочки-школьницы. Я ему и говорю:

— Толя, я тебе дарю свою машинку, пусть девчонки учатся печатать.

Когда пришли ко мне с обыском — я говорю:

— У меня никакой машинки нет.

Ушли ни с чем, поскольку никто ещё не знал, что у меня была печатная машинка.

Пошли кагэбэшники на квартиру к отцу Александру Пивоварову, сняли шрифт его пишущей машинки — нет, не тот. Искали, искали, но так и не нашли «автора». Но всё‑таки мне, как подозреваемому, дали 24 часа — выехать из города на все четыре стороны. Уполномоченный при этом произнёс знаменательную фразу:

— Отец Серафим — это персона нон-грата!

Заинтересовавшись, я перевел на русский язык эти слова.

О, это значит — политически ненадежный человек…

Вскоре после этого случая я собрался поехать в Грецию, на старый Афон. И тот же уполномоченный заявил:

— Я отцу Серафиму не дам рекомендацию для поездки за границу, он неблагонадёжный человек.

Церковь нашу оставили в покое на один год после нашей эпопеи с листовками.

Много пришлось потрудиться отцу Александру Пивоварову в Сибири.

В шестидесятые годы я служил в Петропавловском соборе города Томска — и как раз с о. Александром Пивоваровым, который произнёс ту нашумевшую проповедь о барнаульском чуде в Лазареву субботу 1966 года.

В то время он был благочинным, а я у него — вторым священником. Я в то время заочно учился в Загорской семинарии.

Поехал на сессию в Троице-Сергиеву Лавру. И вдруг — мне это показалось удивительным — меня нашёл архимандрит Феодорит, благочинный Лавры.

Думаю, как он узнал обо мне? Я его никогда близко не знал — ведь нас, заочников, много.

Он меня приглашает на колокольню:

— Пойдём, отец Серафим! Мне с тобой один на один надо поговорить.