Возвращенье на родину

В «Упанишадах» я жил до рождения!

. . . . .

Родился для памяти; и как безумный, стоял без единого слова; мне чудился взгляд – бей единого олова, рождавший меня; на себе с той поры ощущал этот взгляд я; а лицо устремленного взгляда мне встретилось после.

Двенадцатилетие проницали глаза, говорившие:

– «Ты!»

– «Не умрешь!»

– «Не рождался!»

Однажды, в решительный миг моей жизни, мне дали две карточки, изображавших два Лика (перепечатки тех карточек можете видеть в поверхностной книге немецкого мистика Гартмана[3].

Под одной из двух карточек – подпись: «Mahatma Kut Humi».

. . . . .

Большая луна выплывала из облак; уже перевал совершился; с туманов сбежало кровавое око летящего поезда; виделись в окнах горбы, на которых лежали, белея, тяжелые камни, на остановках шумели леса.

Предрассветные тучи глядели: через сосны – от сосен; и – улетали за сосны; и то, что не понял я в Англии, понял я здесь: –

– переживания Бергена, Лейпцига, Брюсселя, Дорнаха, Лондона: –

– Светочи, перелеты, блески, мучения, ужасы, страхи –

– оно: то – не то –

– его – нет; и оно все же – есть; все, что было со мной, все то было во мне: – возмущение вод: буря на море. –

Голос безмолвия:

– «Жди Меня!»

– «В мареве…»

– «Жди!»

– «Я – раздамся:»

И я отвечаю из марева:

– «Душно…»

– «Я – в гробе!»

– «Но жду!»

Шопен

«Упанишады» наполнили душу, как чашу, теплом.

Устремление более поздних годов родилось в миге чтения, наполняя всю душу, как чашу; теплом отразились два глаза – Стоящего над душой: –

– устремленье годов родилось «мигом» чтения; бросило блески лучей –

– в непросветные дали былого; –

– бросило блески лучей в непросветные дали грядущего; –

– там проблистала Высокая Гита светлейшими текстами.

– и бросило блески лучей в сверх-сознанье –

– и –

– бросило блески лучей в мои бездны, откуда грозился Гонитель –

– «Упанишады», светлейшие тексты.

– В моем бессознании сетью сознания подняли: –

– том Шопенгауэра я развернул; и –

– отдался ему!

Все сказали бы: –

– Шопенгауэром начертались мои философские вкусы –

– о, нет! –

– устремление более поздних годов начерталось Ведантою: Упанишадами; и

– Шопенгауэр был зеркалом; в нем отразилась Веданта; так именно, как отразился в Веданте –

– Я, Сам!

. . . . .

Откровением пересеченных пустот прозвучал Шопенгауэр: рассказом о воле –

– о – «Я»!

«Я» – космически мучилось, строя падение: в

тело –

– падение тел, тяготение, шаровая планетная форма и слепость мучений в ней «Я» – подсмотрел, и –

– воочию убедился, что – так: прочитал Шопенгауэра я, как рассказ о себе.

И настигла меня бесприютность, как память о прежнем: открылись уюты пустот, отделяющих дух человеческий от телесного мира, и – близящих к родине.

Чтением Шопенгауэра сжег в себе Боклей и Смайльсов; разрушились правила трезвой морали; так я перешел за черту:

Я узнал, –

– что нет радости в перегородках внушаемых правил; я жил ощущением: после сверкнувшего мига в стенах моих комнат открылся пролом: –

– возвращаясь домой (из гимназии), я затворял двери комнаты: броситься духом в ничто –

– и восчувствовать знание той стороны…

. . . . .

Если влить струевое кипение жизни в пульс времени, самое время бежит, точно музыка; нотными знаками возникают события жизни; и гамма звучит о пространстве ином, подстилающем наше; звук жизни, построясь на гамме, стоит точно образ, запавший из родины; –

– гаммы поют, высотою Нирваны, а звуки мелодий, – Ведантою…

. . . . .

Вечером, делая вид, что готовлю уроки, порой замечал, что часами сижу, отдаваясь в ничто, и внимая полетам мелодий, звучащим мне издали; я замечал, что отдача – особого рода наука: летанья на звуках; –

– все это росло мне вопросом, как жить; и в летаньях на звуках учился я памяти: –

– «Да, это – было!»

– «Где было?»

– «Росло» –

– и росло, и росло, застилая все прочее; бросил науку; и вот педагоги отметили, что воспитанник Б. – стал лентяем; он стал –

– пессимистом, буддистом: –

– и Фет стал любимым поэтом его с этих пор.

Я, измученный жизнью, которой учили меня, прозревал; в пустоте!

Пессимизм был несознанным переходом к

богатой, клокочущей жизни, которая вскрылась во

мне очень скоро потом.

Мой «Путь Посвящения»

Если бы гимназиста Б.Б. попросили отчетливо указать на этапы развития, гимназист Б.Б. начертал бы свои –

– правила вылетанья из будней: –

пункт первый: –

– мир – сон.

пункт второй: –

– его должно рассеять…

пункт третий: –

– в проломах разбитого мира есть нечто: ничто; наконец –

пункт четвертый: –

– есть родина…

Что касается первого пункта (мир – сон), то, я должен заметить, во мне он сложил мои вкусы: от Чехова – к Меттерлинку, от Меттерлинка – к поэзии Блока; от будней, зевоты, к вторжению в будни ничто («в рот влетела ворона»), ничто – Незнакомка; Прекрасная Дама она, или Мудрость: София.

И не «ворона» влетела, а «Веды»; влетели рой воронов – посвятительный образ да Мудрость влетела мне в рот: а впоследствии вскрылась: словами о Мудрости.

Данный мне мир – упраздняет тот тезис сложил увлечение Ницше и Ибсеном.