Возвращенье на родину

Трамбуют мне голову «знанием»: загромыхают колеса по бедным, мощеным мозгам; тяжесть сведений размозжила мне голову; ранцем отдавлены плечи: –

– ноль-ноль-единица, –

– ноль ноль единица –

– ноль ноль-единица, –

хоть ноль, хоть ничто! Непрерывная дробь барабанного знания: –

– Я, вот, воспитанник П** заведения, для защиты себя от бессмыслиц, громящих мне мозг, сложил правила жизни; пункт первый: мир – сон; пункт второй: пробужденье возможно; пункт третий: он в музыке; и, наконец, пункт четвертый: летанье на звуках – цель жизни; –

– мой облик закончен; и – созревает решение: проповедовать гимназисткам А-ньевской гимназии – правила жизни; да, я – специалист странных дел: мне товарищи ставят на вид, что я мало себя развиваю, что Писарев, Чернышевский, Белинский… Спросили однажды меня:

– «Ну кого ты читал?»

Читал Карпентера и Смайльса ответил:

– «Упанишады!»

– «Кого?»

– «Шри-Шанкара-Ачария»

– «Ха-ха-ха-ха!»

. . . . .

– «Тра-тата-тра-тата-тра-тата» било мне в уши: ворочался; детство мне спать не давало; шершавясь кустами, из окон глядели оглавы нагорий, через которые красное око летящего поезда мчалось средь прочертней стен, подбегающих дырами –

– «тох» металлическим грохотом падали стены тоннеля на окна; – мой спутник проснулся; протер кулаками глаза, точно я уличал его в чем-то позорном; уткнулся глазами в пустое пространство; поматывал головою, желая стряхнуть неподвижный мой взгляд, устремленный в пустое пространство; привскакивал, пробегал для чего-то в уборную, возвращался, зевал: и – глотал пустоту:

– «Что?»

– «Попался?»

– «Вот Я…»

Нагибаяся, вскинулся, и – протянулся ко мне крючковатыми пальцами; тени ночные качались разлетами перепончатых крыльев: попугивал:

– «Я – птеродактиль».

– «Умею царапаться: зубьями перепончатых крыльев»…

Он – начал рассказывать: в Лондоне – вы представьте!.. хотели его, а – действительно: личность, которой пока он не станет касаться, – действительно: в этом вот поезде, едет, в Россию!

– «А?»

– «Ну-ка?»

– «Попробуй?»

Смеясь я ему рассказал, что везу в чемодане секретные вещи, что в Лондоне и меня – вы представьте! – хотели, а – личность, которой пока я не стану касаться, – действительно: подлежала бы обыску!

– «Ну-ка?»

– «Ну-ка?»

Глумился над «доктором» я; то – он бегал в уборную, то, раззевавшись, глотал пустоту, и – тянулся ко мне крючковатыми зубьями перепончатых пальцев; но «доктора» – не было: в теле моем копошилась бацилла: –

– а тот, кто, уткнувшийся в угол, страдал от расстройства желудка – в туманы и пасти, глядел остеклелою впадиной глаза – в туманы и пасти; зевая, клонился дырою раскрытого рта: я ему предложил пузырек с освежительным одеколоном, – тот самый, который он выхватил у меня при переезде в Париж; когда еще… Да!..

. . . . .

«Птеродактели» первого мига во мне разыгрались от действий бациллы; ее окружили фагоцитами Я:

– «Ну-ка?»

– «Ну-ка?»

– «Попробуй?»

«Казимир-Кузмичи»

Казимир Кузмич Пепп – наш учитель латыни –

– Я вновь улетучился памятью –

– Он – выделяется: он вырезает кусочками мозг, набивает в отверстия мозга булыжники и мостовую поверхность трамбует под треснувшим черепом; день гимназиста кончается звучной латынью; и катятся с треском колеса пролетки и о мозговой мостовой; перекрючившись едет учитель латыни по мозгу; пупыренной, точно вареная лапа цыпленка, коричневой кистью руки, –

– застучит по холодному, разгромленному Лбу:

– «Да, – латынь очень звучный предмет…»

– «Очень звучный», смеется учитель латыни, стуча в мою голову твердой костяшкою пальца:

– «Предмет очень звучный…»

– «Бревно!»

– «Барабан!»

– «Голова!»

Класс – хохочет.

И – кажется: здесь триллионами лет надо мной совершается действие мироморного марева; и тяготеет безжалостный приговор надо мной Казимир-Кузмича перед классом, меня покрывающий злыми позорами:

– «Не голова, – а бревно…»

– «Барабан…»

. . . . .

Вот мой сон того времени –

– Денежный переулок кидается снежными хлопьями; вечер; зажгли фонари; подворотни скрипят; впереди – никого; вдруг –

– на встречу из звонкой пурги выступают фигурочки: раз, два, три –

– больше –

– четыре их –

– пять, шесть, семь: больше; идет вереница фигурок на встречу ко мне; все – одеты в знакомую шубу; на всех – та же шапка; –

– Я – знаю фигурочки, все Казимир-Кузмичи: –

– раз

– два

– три

– пять

– шесть

– семь

– десять, двадцать –

– о, сколько их! В ночь на меня Казимир-Кузмичи наступают десятками!

– «Здраствуйте» я говорю «Казимир-Кузмичи!»

И – ответили:

– «Здраствуйте!»

– «Здраствуйте!»

– «Здраствуйте!» –

– мимо прошли.

Я – проснулся.

. . . . .

Задумался: сон не прошел для меня; начиналась работа сознания: в снах – размножается Казимир наш Кузмич в Казимир-Кузмичей; то – позорная тайна, которую прячет он; нет у него его Я; Я есмь «Я»: но у льва нет «Я» – льва;

это «Я» есть род львов; есть какое-то «Я» – льва вне тела;

оно же относится роду; и львовится в львах; львы – «безъячные яйности» (если хотите, то – «яйца»: не львы!); латинист – «кузмичится»; их – множества; в понедельник приходит один, а во вторник другой: –

– так во мне