Возвращенье на родину

– упала колючая участь, терзая тело многострадными днями тяжелого Дорнаха; этот венец я надел в дни паденья Варшавы и Бреста; приподнял свой крест; и – безропотно ныне несу его Родине; там, водрузивши, отдам мое тело приставленным воинам; посередине арбатской квартиры повисну, уставившись глаз остеклелою впадиной – в темени; и упаду, как во гроб, – на Садовую: знал, на что еду!

. . . . .

– «Ты – Горы: огромные горы Фавора – Сошествие Духа во мне!.. Осветил, опустился из воздуха: Берген!»

. . . . .

Качались на лепетах тихо озыбленных вод, оставляя крутою кормой парохода ярчайшие полосы, и – огибая облуплины каменистых подножий, разрезали живолет переблесков; прошли острова, островки; уж раскроины почв, набегая, распались на красные кровли; лес мечт, накрененные трубы какая-то пакля канатов; и – домики, домики, домики отовсюду стояли квадратами, как… подбородки норвежцев, глядевших на нас из толпы проходимцев и шкиперов.

Вот – переброшен канат; перекинуты сходни; и – сходим, толкая друг друга: тюками, кардонками и боками глухих чемоданов – в горластую молвь всех наречий (английского, русского, шведско-норвежского, датского!), в пересыпь из матросов всех стран, соглядатаев, спекулянтов, воров, коммерсантов, агентов.

. . . . .

Брели сиротливо по гавани.

Стройку ганзейских купцов уничтожил пожар; вот – общественный сад; вот знакомые башенки; запахи: соли, ветров и чешуи! Ярко-желтый жилет прокричал в сини неба; глядели квадраты глухих подбородков; прошел – Генрик Ибсен, надвинув на лоб старомодную шляпу; напружились шеи, слезилися глазки; приплюснутый нос натыкался на нас.

Сдавши наши узлы на хранение, мы заслонялись по улицам Бергена; нос натыкался на нас:

– «Не желаете?»

– «Что желаете».

Нос проходил, фыркнув трубкою –

– «Я», в багрянице, в терновом венце проносил на плечах кипарисовый крест с парохода «Гакона» – вдоль гавани: –

– в город!

Три года назад

Никогда не забуду!

Мы ехали из Христиании в Берген: три года назад – в сухолистиях осени; в дни, когда созревали плоды многолетних стремлений…

Уже с Христиании раздавались холмы, поднимаясь в горбы: громоздились они; ощетинились свыше лесами; семья многохолмий возвысилась в мир многогорбий, в котором, ощерясь ущельем, садились горбы на холмы; многорослым объемом приподнятых гор пообставились промути дальних прозоров; и – стойкими высями высились в воздухе гранные массы; –

– уже в Христиании мысль облетала, обвеясь; и – свеяв мне под ноги жизнь сухомыслия, высились смыслы в мирах многообразий; я из ущелия плоти прошел: в непомерный объем раздававшихся истин до – дальних прозоров о судьбах моих; –

– и возвысились цели, подъятые к небу (гигантом!) в столетиях времени; вот –

– Кто-то Древний, подняв из-за мира моих превозвышенных мыслей –

– свой Лик –

– поглядел в мое сердце; и в нем отразился, как в озере, с кручи; я видел Его отраженье во мне; и к себе самому припадая, коснулся я Лика; –

– но в ряби сердечных волнений сияющий Лик раздробился во мне миллионами блесков… –

– огромная поросль лесов, шелестя сухолистьем, открыла красневшую недоросль мхов и суровых безлистий; уже облетали лесами все твердые толщи склоненных приклонов; стояли сплошные гиганты каменьями времени; и далекий зубец, –

– как сияющий клык! –

– пробелел над отвесом; и – скрылся; другой; и – повсюду над твердыми толщами яснились снежные зубы: в лазури; светло и зубчато смеялась окрестность придвинувшись к поезду гранным отвесом; ползли ледники; провисая серебряной массой по смутным уступам: –

– вот тут появилась сестра, постигавшая тайны мистерий; она перейдя из вагона, в котором задумался Штейнер (он ехал в том поезде), говорила о том, что: –

– возвысились цели в столетиях времени; и – поглядела мне в сердце; ее ослепительный взгляд посредине разъятого сердца зажег Мое Солнце; и я, припадая к себе Самому, припадал не к себе Самому; –

– в то мгновенье прошел по вагону кондуктор, оповещая, что мы в высшей точке подъема от Христиании к Бергену; нас защемило ущелье; и – грохотно удушало туннелями; в вылете – в воздухе вислы вагоны, несясь к остановке.

И вот – остановка; и вот, цепенея в незвучиях света, стояли вагоны; сбежали из поезда: к синему озеру; ноги хрустели ледком; из окошка вагона смеялась сестра; мы приподняли рог молодого оленя, здесь сброшенный; грудь обжигало озоном; в груди же стояло:

– «Узнал тебя: „Я!“»

– «Ты – сошел мне из воздуха!»

– «Ты – осветил мне»…

– «Ты – шествие в горы!»

– «Ты – горы!»

– «Сошествие духа во мне»… –

– Но – звонов; поезд тронулся; дальше вагоны бежали по воздуху; в грохотно бившем туннеле давились мы дымами; щелкали стекла вагонов, взлетая; и – падая в вылетах; снежная линия –

– приподнялась; и – прощально глядела нам вслед: и – последний зубец, как воздушный, сияющий клык, там осклабился свыше: за пятнами промути; –