Возвращение

Нужно было пройти кое-какие формальности. Сперва медицинский осмотр. Мерседес отвела двух своих подопечных в кабинет Asistencia Social[71]. Там они отстояли очередь к врачу-англичанину. Беседы не вышло, так как языка друг друга они не знали.

Паломе и Энрике вручили карантинные свидетельства. К одежде каждому прикололи шестиугольную карточку с надписью «Expedición a Inglaterra»[72] и личным номером и наказали носить ее не снимая.

– Что ты возьмешь с собой? – возбужденно спросила у Энрике Палома так, словно они собирались в увеселительную поездку.

– Не знаю, – с несчастным видом признался он. – Шахматы? Не уверен. Неизвестно, будет ли там с кем играть.

Каждому разрешалось взять одну маленькую сумку со сменой одежды и очень небольшим количеством личных вещей, к выбору которых требовалось подходить с особой тщательностью. У детей из семей католиков туда должна была уместиться еще маленькая Библия.

– Я возьму Розу, – решительно объявила Палома.

Роза была ее любимой куклой и воображаемой подружкой. Палома знала, что, если и Роза отправится с ней в это путешествие, тогда все точно будет хорошо.

Старший брат не разделял ее уверенности. Он тревожился о том, куда они направляются, но положение старшего мужчины в семье обязывало напустить на себя храбрый вид.

Скудные пожитки Мерседес и так поместились в маленькую сумку, так что выбором она не мучилась. Корабль отплывал через два дня, и каждый из этих сорока восьми часов оставлял ей возможность найти Хавьера. За последние пару суток, проведенных в Бильбао, она оглядела каждую толпу, каждую очередь в надежде высмотреть его лицо.

В шесть часов вечера двадцатого мая на железнодорожном вокзале городка Португалете скопились тысячи людей. Детей, по шесть сотен зараз, на специальных поездах переправляли к главному порту Бильбао в Сантурсе, где была пришвартована «Хабана». Некоторые родители за всю свою жизнь не выбирались дальше Памплоны, поэтому им было почти невыносимо смотреть на то, как их дети уезжают в неведомые дали. Несколько ребятишек не могли оторваться от юбок, но зачастую больше тревожились все-таки матери. Некоторые дети радовались, веселились и улыбались, думая, что прощаются с родителями совсем ненадолго; им это плавание представлялось чем-то сродни пикнику, каникулам, приключению, и атмосфера казалась приподнято-праздничной. Проводить их приехал президент Азанья собственной персоной.

Энрике пребывал в хмуром расположении духа до самого отправления, не смог даже выдавить улыбку для матери, которая едва сдерживала слезы. Сеньора Санчес не стала садиться на поезд, чтобы доехать с ними до порта. Попрощается прямо здесь, на платформе.

В отличие от брата, Палома была вне себя от восторга. Она устала от сирен и ноющего голода. «Это все только на несколько недель, – увещевала она брата. – Настоящее приключение! Будет весело».

В представлении детей, их отправляли в путешествие, чтобы уберечь от опасности. Многие были нарядно одеты: на маленьких девочках были их лучшие платья в цветочек и белые гольфы, в волосах – ленты, а мальчики выглядели опрятными в накрахмаленных рубашках и шортах до колен.

«Хабана» показалась детям какой-то темной громадиной, маячившей над головами и готовой проглотить их, словно кит. Те, что были помладше, не могли даже дотянуться до веревки, натянутой вдоль тра– па-сходни. Моряки брали крохотные ручки и, крепко сжимая их в своих ладонях, провожали самых маленьких по узкой деревянной планке, чтобы те не упали в полоску темной воды между причалом и кораблем.

Судно было достаточно большим, чтобы принять на борт восемьсот пассажиров, но сейчас ему пришлось вместить почти четыре тысячи детей и почти две сотни взрослых (двадцать учителей, сто двадцать помощников, в число которых входила и Мерседес, пятнадцать католических священников и двух врачей). К приходу ночи все успели подняться на корабль и, впервые за много недель плотно поужинав, улеглись спать на борту.

На рассвете двадцать первого мая были отданы швартовы. Залязгали тяжелые цепи, и пассажиры ощутили первые медленные движения корабля, начавшего отчаливать в направлении выхода из порта.

В животе у Мерседес ухнуло. От непривычного покачивания (это было ее первое плавание) ее сразу же начало мутить, но тошноту по большей части вызывали обуревавшие ее эмоции. Она оставляла Испанию. Окружавшая ее малышня ревмя ревела, а детки постарше стояли рядом и мужественно держали их за руки. Мерседес закусила губу, пытаясь унять почти непреодолимое желание зарыдать в голос от чувства тоски и потери чего-то важного. После дней ожидания и приготовлений все происходило чересчур быстро. С каждой секундой они с Хавьером все больше удалялись друг от друга.