Возвращение

Спустя неделю Антонио в ускоренном порядке судили, приговорив к тридцати годам тюремного заключения. Впервые за два с лишним года он написал письмо напрямую матери в Гранаду. Фашистам было только в радость браться за доставку таких посланий: от них семьи таких подрывных элементов, как Антонио Рамирес, еще больше падали духом.

Тюремные лишения не явились откровением для Антонио. Он, бывало, задумывался над тем, насколько невосприимчивым к физическим страданиям может стать человек, не утратив при этом своей человечности. Жуткие в своем неудобстве ночевки на каменистой земле при минусовых температурах в Тируэле, палящий зной Брунете, обжигающая боль после ранения, от которой даже смерть представлялась желанным избавлением, и ужасающее убожество его первых дней в палаточном городке на французском пляже – все это не прошло даром. Раны, как физические, так и душевные, затянулись, оставив грубые рубцы; боль со временем ощущалась все меньше. Восприятие Антонио притупилось.

Кормили заключенных скудно и однообразно. На завтрак была миска каши-размазни, на обед – фасоль, она же на ужин, иногда с добавлением рыбьей головы или хвоста. Изредка давали консервированные сардины.

Шли месяцы. Антонио и большинство его товарищей по заключению стойко сносили жестокости тюремной стражи. Некоторые из них в прямом смысле слова иссохли от тоски, как это бывает с теми, у кого не осталось в жизни ни цели, ни надежды на перемены к лучшему.

Они занимали себя разговорами о побеге, но предпринявших одну-единственную попытку наказали на глазах у всех с такой безжалостностью, что духу на повторную ни у кого не хватило. Крики неудавшихся беглецов, казалось, до сих пор разносились по двору.

Какое-то время самым отчаянным проявлением их непокорности был отказ петь патриотические песни нового режима, ну или переговаривание во время проповедей, которые их обязывали выслушивать во внутреннем дворе. Наказать могли даже за это. Надзирателям годился любой предлог, чтобы пустить в ход свои утяжеленные хлысты.

Самым страшным из того, что им приходилось переживать за весь день, было, когда зачитывали saca[80] – выкрикивали имена тех, кого завтра должны будут расстрелять. Однажды на рассвете огласили список длиннее обычного. Фамилий было не с дюжину, а гораздо, гораздо больше. Сотни. Стоя там в промозглом холоде раннего утра, Антонио почувствовал, как в его жилах стынет кровь.

Ровно как разум выхватывает из толпы знакомое лицо, так и Антонио расслышал собственное имя среди остальных, сливавшихся в почти неразборчивый гул. После бесконечных Хуанов и Хосе слова «Антонио Рамирес» резанули ухо.

Когда список дочитали до конца, воцарилась тишина.

– Все, кого назвали, – строиться! – рявкнула команда.

Потребовалось несколько минут, чтобы все названные вышли вперед и выстроились в линию. Без каких бы то ни было дальнейших объяснений их всем скопом повели к воротам тюрьмы. В воздухе повисла кисловатая вонь от взопревших в своих грязных рубашках мужчин. Это был запах страха. «Они что, действительно всех нас убьют?» – недоумевал Антонио, едва переставляя трясущиеся от ужаса ноги. Времени для прощаний не было. Взамен те из них, кто успел сдружиться за долгое время совместного заключения, переглянулись украдкой. Остававшиеся смотрели на уходящих с жалостью, но всех их объединяла общая решимость не выказать перед фашистами страха. Это доставило бы тем слишком много удовольствия.

Антонио оказался среди тех, кого вывели строем из тюрьмы и направили в сторону города. Узников нередко переводили из одного места заключения в другое, но чтобы вот в таких количествах – это было необычно. Когда они все большой толпой подошли к вокзалу, им было приказано остановиться. Он понял, что их куда-то отправляют.

Потянулись долгие часы, наполненные перестуком колес.

– Чувствуешь себя как в ящике, – пробормотал кто-то.

– Хорошо хоть крышкой сверху не прикрыли, – отозвался другой.

– Как-то на них не похоже, – язвительно заметил третий.

Пусть их и везли в новое место, обращались с ними по-прежнему. В каждой клетке, трясущейся по рельсам на юг, стояло более сотни мужчин. Одни цеплялись за прутья, вглядываясь сквозь прорези решеток в меняющийся пейзаж, который понемногу становился все более равнинным. Другие, зажатые в середине, видели только небо.

Их несколько часов хлестало дождем, но тучи наконец рассеялись, и по положению солнца Антонио определил, что они движутся на юго-запад. После многих часов в пути поезд с грохотом затормозил и двери их клеток открылись. Они, спотыкаясь, высыпали на твердую пыльную землю, многие с облегчением вытянули уставшие ноги.

Их охраняла группа вооруженных солдат с ружьями на изготовку, только и ждущих повода пустить их в ход. Даже если бы они хотели сбежать, окружающий рельеф этому совершенно не способствовал. С одной стороны от них располагалось несколько скалистых образований – там вышли на поверхность горные породы, а с другой – вообще ничего. Бежать было некуда. Любого попытавшегося одарили бы пулей в спину.