Возвращение

Его молчание вызывало беспокойство.

– Скажи мне, что это ты, – настаивала она.

Постаревший мужчина уже опустился на стул. Он так ослаб от голода и был так истощен, что ноги его больше не держали. Поймав взгляд жены своими слезящимися глазами, он впервые за все это время заговорил:

– Да, Конча. Это я, Пабло.

И вот тогда, держа его руки в своих, она расплакалась. Женщина покачивала головой из стороны в сторону, не веря в происходящее.

Они просидели так целый час. В кафе никто не заглядывал – было «мертвое» время.

Наконец супруги поднялись, и Конча отвела мужа в их спальню. Пабло неловко опустился на край кровати слева. Его половина так долго пустовала. Жена помогла ему раздеться, стянув потрепанную одежду, висевшую на нем мешком, и постаралась скрыть оторопь, которая ее взяла при виде исхудавшего тела. Оно изменилось до неузнаваемости. Она отвернула покрывало и помогла мужу устроиться в постели. Непривычная прохлада простыней пробрала его до костей. Конча тоже забралась в кровать и обняла мужа, делясь с ним теплом своего тела, пока ему не стало почти жарко. Так они и спали, долго-долго, переплетясь худенькими телами, как две ветви одной лозы. В кафе внизу заходили и выходили люди, озадаченные и немного обеспокоенные отсутствием Кончи.

Об Антонио и Мерседес Пабло спросил, только когда проснулся. Конче, которая страшилась этого момента, пришлось сказать все, что ей было известно: Антонио сейчас в тюрьме, а от Мерседес ни слуху ни духу.

В тот же самый день они попытались сообразить, почему Пабло все-таки освободили. Вот так, ни с того ни с сего. Однажды вечером после очередного зачитывания списка смертников его отозвали в сторону и сообщили, что завтра он тоже покинет стены тюрьмы. «Что за жуткая шутка?» – гадал он, а сердце его заходилось от смертельного ужаса. Он не осмелился задать вопросов, опасаясь, что любые слова с его стороны могут поставить помилование под угрозу.

Получив справку об освобождении, он направился обратно в Гранаду. Добирался частью на попутных грузовиках, частью пешком. Дорога заняла три дня. И все это время он ломал голову: почему именно он?

– Эльвира, – сказала Конча. – Думаю, тут не обошлось без нее.

– Эльвира?

– Эльвира Дельгадо. Ты должен ее помнить. Жена матадора. – Конча замялась.

Пабло, похоже, многое забыл: не помнил столько подробностей из своей жизни до ареста! За последние сутки она не раз замечала отсутствующий вид мужа, и это ее встревожило. Казалось, будто какая-то его часть так и осталась в тюремной камере и в Гранаду он вернулся не весь.

Конча невозмутимо продолжила:

– Она была любовницей Игнасио. Наверное, воспользовалась своим влиянием и убедила мужа походатайствовать за тебя. Никакого другого объяснения найти не могу.

Ее муж, по-видимому, задумался. Пабло совершенно не помнил женщину, про которую говорила Конча.

– Ладно, – наконец заключил он, – наверное, не так и важно, почему и как это произошло.

Конча оказалась права. Благодарить за освобождение Пабло нужно было Эльвиру Дельгадо, вот только о том, чтобы сделать это, и речи идти не могло. Любой намек на ее вмешательство бросил бы тень и на нее, и на Рамиресов. Много месяцев спустя Конча разминулась с Эльвирой на Пласа-де-ла-Тринидад. Конча узнала ее по снимкам, мелькавшим в «Эль Идеаль», но, даже если бы она не выхватила среди прохожих знакомое лицо, эффектная красавица в красном, пошитом на заказ пальто, щедро отороченном мехом, все равно приковала бы к себе ее взгляд. Прохожие оборачивались ей вслед. Полные губы женщины были накрашены алой помадой в тон ее наряду, а черные волосы, собранные высоко на затылке, не уступали по блеску меху норки, украшавшему ее воротник.

Эльвира подходила все ближе, и сердце Кончи учащенно забилось. Ей, как матери, было странно столкнуться с чувственностью, пленившей ее сына, и признать за ней силу. «Неудивительно, что он пренебрегал опасностью, чтобы только быть с ней», – думала Конча, приблизившись настолько, что смогла отметить ее идеально гладкую кожу и уловить аромат ее духов. Ее так и тянуло заговорить с ней, но походка молодой женщины была целеустремленной и уж очень решительной. Смотрела Эльвира строго перед собой. Было непохоже, чтобы она благожелательно отнеслась к попытке заговорить с ней на улице. При мысли о своем красавце-сыне Конча почувствовала, как в горле у нее встал огромный ком.

Пабло мало что рассказал Конче о своем пребывании в тюрьме. Да это было и не нужно. Она и так могла себе представить, что он пережил, по морщинам на его лице и рубцам на спине. Вся история его душевных и физических страданий целиком была вытравлена на его теле.

Он не распространялся о пережитом в тюрьме не только потому, что хотел оставить в прошлом те четыре ужасные года. Пабло также верил, что чем меньше он расскажет жене, тем меньше она будет думать о том, через что, наверное, пришлось пройти перед смертью Эмилио. Тюремные стражники изобретательны в своей жестокости, и он знал, что сильнее всего они измываются над гомосексуалистами. Не стоит ей вообще над этим задумываться.