Возвращение

Антонио был одним из большого числа тех, кто подхватил силикоз. Эта ненавистная гора все-таки оставила внутри него свою частичку.

С больными не церемонились, и многие работали, пока не падали замертво. Антонио хотел уйти так же, но однажды его тело просто перестало его слушаться. Много дней он не мог подняться со своего промокшего от пота тюфяка. Никакого умиротворения, которое должно было сойти на него перед встречей с Создателем, он не испытывал; все, что он ощущал сквозь морок беспамятства, – это гнев и безысходность.

Однажды ночью ему привиделась мать. Антонио смутно вспомнилось, что он получил от нее письмо, где говорилось, что она собирается приехать. Может, эта женщина с темными волосами и нежной улыбкой, стоящая у его койки, и есть его мама? Его посетило мимолетное ощущение покоя, но других ангелов за ним так и не прислали, и даже в состоянии полузабытья он понимал, что покидает этот мир. Священник, который иногда пользовался таким состоянием умирающих, чтобы в последний момент вернуть их в лоно церкви, прийти не удосужился. Душу Антонио, как считали власти, было уже не спасти.

Наконец, после нескольких часов беспамятства, Антонио ощутил неизмеримо страшную, тяжкую грусть. Он насквозь пропитался слезами, потом и горечью; мир ускользал от него. Это смерть накатывала на него высокой волной, и она не знала удержу.

Весь прошлый год, хотя они оба даже не подозревали об этом, Хавьер Монтеро прожил в считаных метрах от Антонио. Его вместе с отцом схватили в Малаге в феврале 1937 года, когда город заняли фашисты, так что всю войну он провел в тюрьме. Единственным вменяемым ему преступлением было то, что он цыган, то есть уже по определению «подрывной элемент». Их с Антонио пути могли сотни раз пересечься, но они оба теперь ходили с опущенной головой и редко смотрели по сторонам. Минувшие годы мало что оставили от них прежних.

Хавьер был в группе, которой в тот день было поручено мрачное дело – хоронить умерших. Время от времени его взгляд останавливался на своих некогда красивых руках, сжимающих теперь черенок лопаты, кровоточащих, заскорузлых, посеченных осколками гранита. Прошло четыре года с тех пор, как его тонкие пальцы в последний раз обхватывали гриф гитары, и почти столько же он не слышал звуков музыки.

– Знаешь, а мы с тобой, похоже, везунчики, – заметил его напарник по рытью могил, когда они вдалбливались киркомотыгами в твердый грунт. – Земля, думаю, помягче того гранита будет.

– Может, ты и прав, – ответил Хавьер, стараясь почувствовать признательность за непринужденный тон товарища.

Уложив, как полагается, тело, они опустили его в могилу. Савана им не выдали, и комья земли с лопаты Хавьера сыпались покойнику прямо на лицо. Так Антонио и соборовали. На этих склонах не было места обрядовым церемониям.

На результат своей работы могильщики не смотрели, однако несколько минут помолчали. Это было самое большее и самое меньшее, что они могли сделать.

Несколькими днями ранее из Гранады в давно обещанную поездку в Куэльгамурос выехала Конча. На входе ей в обязательном порядке пришлось зарегистрироваться и назвать цель посещения, после чего ее направили к маленькому домику, расположенному недалеко от бараков, длинными рядами уходивших куда-то вдаль.

Она назвала полное имя Антонио, и сержант побежал пальцем по спискам рабочих. Там были десятки имен, и мать терпеливо ждала, пока он переворачивал страницу за страницей. Сержант вздохнул, его явно одолевала скука. Хотя имена вверх ногами Конче было не прочитать, ей было видно, что некоторые из них перечеркнуты.

И вот, дойдя до середины страницы, его палец остановился.

– Умер, – равнодушно сообщил сержант. – На прошлой неделе. Силикоз.

Сердце Кончи едва не остановилось. Его слова вонзились в грудь острым клинком.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила Конча.

Она отказывалась выказать свою слабость перед этим человеком и, выйдя из здания, медленно побрела вперед, ничего не видя, не разбирая дороги.

Было пять часов пополудни, и некоторые рабочие уже вернулись в свои бараки после двенадцатичасовой смены. Хавьер выглянул в окно. Заметил женщину. Не считая жен работников, перебравшихся поближе к мужьям, они здесь были редкостью, но лицо ее показалось ему знакомым, и он пригляделся получше. Потом вышмыгнул из барака и поспешил за ней.

Женщина еле брела, поэтому он догнал ее в два счета.

– Извините, – проговорил цыган, легонько касаясь ее руки.

Конча подумала, что это один из охранников и ее сейчас отчитают за то, что зашла в запретную зону. Женщина остановилась. Она сейчас ничего не чувствовала, страха уж точно.

Хавьер не ошибся. Ее волосы тронула седина, но в остальном она не изменилась.

– Сеньора Рамирес, – проговорил он.

Конче понадобилось несколько секунд, чтобы понять, кто на самом деле этот обтянутый кожей скелет. Гитарист сильно изменился, только огромные приметные глаза остались прежними.

– Это я. Хавьер Монтеро.

– Да, да, – ответила Конча так тихо, что и пение птицы заглушило бы ее голос. – Я помню…

– А вы-то что тут делаете? – спросил он ее.